— Ерунда этот ваш Рассвет, вот что я вам скажу, — сказал Илано, останавливаясь на середине трапа. — Посмотрите на Восток, посмотрите! Что вы увидите там? Пустыню! Пустыню и ничего больше! Там везде суша, со всех сторон! Человек не может жить без океана, Апейрош, запомните. То, что они там придумали, будто мы когда-то давно жили посреди Континента — чушь! Чушь, бред, и ничего, кроме бреда! Нет, Апейрош, не так все было, совсем не так. С Запада мы пришли, с Запада пришли мы, говорю вам! — под парусами или на веслах, неважно — и на Запад уйдем. Океан привел нас к этому берегу, и Океан укажет нам дорогу обратно. А теперь прощайте! — он быстро поднялся на борт и исчез на полубаке.

— Он сошел с ума, — деловито сказал безымянный капитан.

— Или умнее всех, — тихо сказал Апейрош.

Матросы с арленты убрали сходни. Маняще запел кабестан.

— Расплавленная медь, — задумчиво сказал третий капитан. — А ведь действительно интересно, куда опускается солнце?

На ежемесячном открытом заседании Континентальной палаты счетных и мерных единиц был наконец-то принят единый эталон Силы. Дискуссия, длившаяся не одно десятилетие, завершилась победой сторонников медиаметрического подхода. За единицу было принято количество Силы, необходимое для нейтрализации природной силы тяжести на уровне моря, в пространстве площади круга радиусом в один метрический шаг. В честь предложившего ее впервые ученого новая единица получила название один нерваль, в сокращенном написании — 1нв.

Умбретский караван двигался на первый взгляд небыстро, но очень уверенно. Король Каэнтор уступил всю власть, на которую мог бы претендовать, троице августалов; и те наглядно демонстрировали мощь знания, силу умения и преимущество идеальной организации. Ежедневно, ежечасно и ежеминутно. Они не высылали вперед разведчиков, выискивающих место для ночлега. Они знали место, где проведут эту ночь, с точностью до камешка, они показывали его желающим на карте, они рассчитывали время в пути до минуты и расстояние до шага. Они напоминали студентам и аспирантам о костре заблаговременно, так что те, кто шел пешком, начинали подбирать хворост и сушняк для костра еще по дороге, а те, чья очередь была отдохнуть на обозных телегах, принимались чистить, резать и обдирать все, что в этом нуждалось, и воду набирали в заранее намеченном месте, просто проходя мимо него, так что по команде «Стой! Ночлег!» костры оказывались сложенными и разожженными едва ли не мгновенно, а еще миг спустя на них уже оказывались котлы, рашперы, решетки и сковороды. Воины королевского отряда жутко завидовали и постепенно начинали подражать студентам.

До вечера оставалось уже немного. Аспиранты то и дело наклонялись за веткой или щепкой, на телегах заканчивали перебирать крупу для каши. Воины опять завидовали, на этот раз тому, что студентам сегодня выпало место в середине каравана. После них щепок и веток на обочинах не оставалось.

Впереди каравана, как всегда, шагом двигались шестеро всадников. Три августала, король, принцесса Лайме и телохранитель короля, добродушный молчаливый бородач по прозвищу Умбретский Тигр. Наверное, было у Тигра и какое-нибудь имя. Давно. В детстве. Но теперь даже самые близкие друзья его почти забыли. Тигр всегда Тигр.

Всадники непроизвольно выстроились красивым клином. Впереди, небрежно бросив поводья на высокую луку седла, ехал задумчивый Мирти Кайбалу. Привычно подбоченясь левой рукой и поглаживая изящный эфес, блистательный Кабаль разглядывал крупный рубин, переливающийся багрянцем в холеных пальцах правой. Этот камень подарил ему на прощание друг, сверкающий лен Вольмер дан Чентри. Лен не хотел расставаться с друзьями-августалами, но Закат все-таки разлучил их. Навсегда. Дан Чен не мог ехать, хотя августалы и приглашали его, а король удостоил личного посещения для убеждающей беседы.

Дан Чен был очень болен. Ему было трудно даже ходить по своему дворцу. И он не смог бы вынести дороги. Теперь Кабаль смотрел на рубин, древний, еще не граненый, просто отполированный после обдирки, и незаметно сам для себя хмурил брови.

За ним, корпуса на три отставая, рядом ехали лохматенький сан Хурру и точно так же растрепанная Лайме. Вчера принцесса с удовольствием ночевала на соломе в пустующей пастушьей хибарке. Сан Хурру тоже ночевал на соломе, но без удовольствия. В ночи у него разыгрался радикулит, и до утра ему пришлось, не просыпаясь, тратить Силу на левитацию и воздушный массаж с прогреванием. Принцесса оживленно говорила, вызывая у ректора улыбку — все-таки не зря ее нарекли Идеальным Собеседником.

— Все мечтают о подвигах. Все стремятся к приключениям. Почему же они так боятся, когда перемены начинаются?

— Хорошо играть в подвиги за сараем, когда ставка — максимум пара синяков, — отвечал Хурру. — Плохо играть в подвиги на поле боя. Проигрыш дорого стоит.

— Дети любят вести себя, как взрослые, а взрослые радуются их неуемной жизненной силе. Дети играют во взрослых, но и взрослые часто играют в детей. Наверное, когда им хочется молодости и беззаботности?

— Всем хочется быть лучше, — сказал ректор. — Все понимают, что им чего-то не хватает. Детям не хватает силы, уверенности, наконец, права принимать ответственные решения. Поэтому дети играют в сильных, победоносных рыцарей, командующих армиями. Взрослым тоже хочется немного поиграть в рыцарей, потому что армиями командуют далеко не все. Но ответственность, которой они так добивались в детстве, лежит на их плечах тяжким грузом. Они понимают, что именно ответственность мешает влезть в лужу, обозвать обидчика дураком, ослушаться короля или полководца, придти домой на три часа позже и в разодранных штанах… Ответственность становится символом взросления, а затем и старения, и начинает вызывать нелюбовь, плавно переходящую в ненависть. Теперь хочется поиграть в безответственность. А страшно. Платить-то все равно придется. И радикулит, черт бы его побрал, мешает лазить по заборам не меньше, чем завидная должность при дворе, но и не больше! Понимаешь, Лайме, не больше! А значит, радикулит и жалованье смотрителя королевских конюшен в этом аспекте примерно равны. Оба заставляют ходить медленно и важно, и не лазить через забор!

— Тогда я все равно не понимаю, — сказала Лайме. — Вот — Закат. Можно ничего не бояться и смело лезть через забор. Можно совершить великие подвиги. Можно чувствовать себя ребенком и делать при этом то, к чему стремишься. Почему же люди впадают в панику, становятся злыми и жестокими? Мне говорили, что так же бывает на войне. Те, кто мечтал о сражениях и славе, вдруг становятся мелочно злобными, отступают от достойного соперника, зато издеваются над слабыми. Это не прибавляет им чести, даже наоборот, но они все равно ведут себя трусливо и подло.

— Это совершенно ясно, — сказал Хурру. — Любому существу, начавшему осознавать себя и окружающее, хочется испытать все вокруг. Как себя, так же точно и окружающее. Но простые испытания быстро надоедают, и тогда человек стремится испытать себя в экстремуме той функции, которую желает исполнять. Дети играют в воинов, а воины — в войну. Всем очень хочется быть красивыми и сильными. Только экстремума выдерживают не все. Я бы даже сказал — почти никто не выдерживает. А узнавать истинную цену себе очень обидно.

— Теперь понимаю, — медленно сказала Лайме. — Есть два способа превзойти окружающих. Можно стать лучше их, а можно сделать их хуже себя. Если не хватает силы быть лучше всех, и чести, чтобы смириться с этим, человек пытается втоптать в грязь других. Так отвага перерождается в жестокость, потому что если в тебе недостает мужества, надо сделать других трусами. А что может испугать больше, чем бессмысленная жестокость?

— Умница, — сказал Хурру. — Именно так.

— Почему же мы с вами не унижаем друг друга? Мы так отважны, что нет нужды сравнивать великих героев? Мы так благородны, что не можем себе позволить ничего, кроме чистой победы? Мы так глупы, что не в состоянии до этого додуматься? Честно говоря, милый Хурру, я во все это не очень верю. Я трусиха, и еще мне очень хочется побить Кабаля кулаком, когда он показывает, что сильнее меня. Или подсунуть ему булавку в седло, чтобы знал, что есть не только мужская сила, но и женская хитрость! Эту мелкую мстительность я никак не решусь назвать благородством. И у меня явно хватает ума, чтобы все это придумать. Почему же булавка до сих пор у меня в поясе, а не у Кабаля в… ну, вы понимаете?