Королевство поднималось, чтобы последовать за своей королевой.

— Я не стану вспоминать…

Горожане понимали, что Лон, как всегда, поет о главном. О том, что придется оставить здесь и забыть навсегда, забыть и никогда не возвращаться к нему, потому что возвращаться будет некуда. О том, что нужно помнить вечно, иначе — что же у тебя останется? И куда тебе идти? И зачем?

И пока Лон пел, людям казалось, что они наконец-то поняли главное: уверенность настоящего зиждется на вере в будущее. А будущее должно быть полнокровным, счастливым и опасным уже хотя бы для того, чтобы не осквернить память о прошлом. Когда мы были маленькие, а горы — такие огромные; а горе и счастье были — настоящими.

— Я спою о вечных льдах, о морях и Океане, о пустыне и тумане…

Светлая Аальгетэйте приподнялась в стременах и из-под арки ворот последний раз оглянулась на прекрасный город.

— Я спою о городах, о цветеньи анемонов, о паденьи бастионов и о людях, что верны…

— Вперед! — приказала Альге, и Сигрилль ударила коня пятками, дерзко вырываясь вперед.

— Йе-е-йо!!

Мгновенный Эскадрон пустил лошадей рысью. Широкая дорога лениво змеилась по предгорьям Пстерского хребта, медленно уходя вверх.

Кто-то в толпе у ворот крикнул:

— Ротона будет первой!

Горожане одобрительно закричали, и из нестройного гула родилось и загремело, заглушая песню Лона:

— Альге — Свидетель! Альге — Свидетель! Альге — Свидетель!

И двенадцать тысяч рукоятей ударялись в двенадцать тысяч щитов, поддерживая ритм. Альге на мгновение придержала коня, но не захотела оборачиваться. Чтобы в ее глазах не смогли увидеть слез.

Праздник Веллефайн продолжался.

В Клер-Денуа дрались. Дрались третий день, дрались уже ни за что, дрались просто так. От глубины чувств, переполняющих жителей. Чувств, рисующих мир в черном и багровом. Дрались от злобы, ненависти и бессилия.

Вообще-то поначалу веселые и неунывающие нортенийцы очень обрадовались, узнав, что их король покинул столицу и двинулся на Восток. Им было приятно, что король, наверное, спасется. Лестно, что богом следующего мира станет нортениец, к тому же их король. Да и вообще хорошо, когда начальство не висит над душой, а занято где-то вдали своими делами.

Нортенийцы вышли на улицы, покричали «ура» и стали пить вино. Вина они выпили много.

Потом кому-то пришла в голову мысль пошуметь и порезвиться. Добрые денуазены предались этой идее со всей искренностью чистого сердца. Шумели они до полуночи, а потом устали и очень удивились, что городская стража не гонит их по домам отдохнуть. Пошли искать стражу, но не нашли.

Тогда взломали винные погреба лена д'Амюзи. Лен не протестовал, и вообще его не оказалось в городе. Его дворни и домочадцев — тоже.

Денуазены выпили пол-бочки пенного ламуаза и почувствовали себя брошенными и одинокими. Тогда они пошли к королевскому дворцу и устроили мертвым окнам кошачий концерт.

Утром уже грабили лавки. Время от времени обнаруживалось, что хозяин лавки жив, здоров, находится в городе, и даже не очень счастлив погрому. Тогда денуазены ужасно смущались и шли дальше, сложив на мостовой у разбитой двери все награбленное. Иногда они спьяну ошибались и выкладывали награбленное в предыдущем доме. Небогатый бакалейщик Жювер, с трудом наскребший денег на обучение сына в Умбрете, был немало поражен, когда вместе с его селедкой, тремя дюжинами свечей и пылкими извинениями ему вернули футляр со ста семьюдесятью четырьмя крупными бриллиантами из мастерской Рива Ронсана, общей стоимостью около двенадцати миллионов.

Днем перед хозяевами извиняться перестали.

Вечером пытавшихся протестовать избивали.

Ночью с саира двадцать шестого на двадцать седьмой убили хозяина кабака «Два стакашка», пытавшегося закрыть свое заведение после полуночи.

Утром двадцать седьмого резали друг друга, пытаясь поделить добычу.

Днем стали грабить жилые дома. Сопротивлявшихся убивали.

К вечеру стали требовать, чтобы кто-нибудь повел их на Восток.

Ночью две партии сошлись в смертельной стычке за своих предводителей. Каждая желала, чтобы поход возглавил их кандидат. Во время сражения оба предводителя были убиты.

Двадцать восьмого был штурмом взят монастырь святого Боргейза. Монахи сопротивлялись отчаянно, среди них оказались хорошие знатоки Искусства и два десятка отставных военных. Денуазены потеряли более десяти тысяч человек. Трупами были буквально завалены все подступы к монастырю. Но чудовищные потери только разъярили горожан.

К вечеру им удалось разрушить северную стену монастыря и по трупам идущих впереди ворваться внутрь. Все сто с лишним монахов были убиты. Людей в рясах или хламидах к этому часу убивали уже по всему городу на месте, едва замечали. Целью нападающих были известные всему континенту погреба монастыря с многолетними запасами выдержанного боргеза. Монастырь, давший напитку свое имя, перестал существовать; уникальные виноградные лозы, дававшие драгоценный боргезский сок — сожжены или вытоптаны во время приступа. Восьмидесятилетний королевский боргез, ради которого Мастера Деревьев позволяли раз в два-три года срубить дерево в священной дубовой роще, потому что благородный сок не терпел иных бочек, кроме столь же благородных дубовых; напиток, который подавался высшей знати Континента во время венчания Арни Нортенийского и Мэрчин Хигонской; напиток, капля которого стоила в тридцать раз дороже капли эликсира молодости, — этот самый боргез победители пили кружками, зачерпывая прямо из бочки с вышибленным дном, и закусывали вяленой рыбой.

К утру двадцать девятого саира денуазены убивали уже по привычке. Люди с безумными глазами шли по городу, уничтожая все, что им не нравилось.

Горел собор Дом-Деми, переживший вторжение пятьсот тринадцатого года и великий пожар шестьсот девяностого. Горела галерея Ээльтивейте, и с ней — величайшее собрание рукописей, таблиц и карт, картин и статуй на всем Континенте. Горел королевский дворец.

В саду Тонодасайи Раи О Седзи на камнях, расставленных самим мастером Сосредоточения, жарили мясо ручной косули, изловленной здесь же, и танцевали с кружками вина в руках. Бледное, прозрачное пламя над пылающим королевским дворцом время от времени извергало неожиданно черные, жирные даже на вид клубы копоти. Дым заносило в сад Тонодасайи, он пролетал над поверхностью крошечного озера, сокрытого в самом дальнем восточном углу, и тогда знающему человеку могло бы показаться, что над гладью Зеркального Спокойствия собираются черные тучи. Но знающих людей среди обезумевших горожан не было.

Только в одном квартале города было тихо и спокойно.

Денуазены боялись даже приближаться к церкви святого ад-Джаваха и резиденции ордена Рассвета.

Трупы тех, кто не боялся этого три дня назад, тихие мусорщики в серых фартуках вынесли поутру за пределы квартала.