— Не только титулы и награды, мой друг, — мягко, но настойчиво дополнила супруга. — Но и должности, назначать министров и их товарищей из числа тех, кто доказал нам свою преданность.
— Генерал-губернаторов, начальников департаментов, членов сената, суда, совета государственногр банка, — торопливо принялся подсказывать Волошин должности, достойные «императорского» внимания.
Госпожа Детердинг, супруга нефтяника-миллиардера, была искренне тронута вниманием и «высокой императорской милостью». На пышной церемонии она с благодарностью приняла княжеский титул, о чем было широко оповещено в прессе.
Касса Виктории Федоровны получила наконец долгожданное подкрепление, за счет которого можно было покрыть дополнительные затраты на организацию ударных групп.
Вскоре после этого на «высочайшее» имя поступило прошение от бывшего камер-юнкера барона Миткера. Жалуясь на несправедливое отношение к нему бывшего императора, преданный слуга престола молил «Кирилла Первого» исправить ошибку и одарить барона монаршей милостью.
По совету Волошина престарелый камер-юнкер высочайшим повелением получил назначение на пост тамбовского вице-губернатора.
Это «высочайшее повеление» также было опубликовано в газетах, и прошения от лиц, жаждущих титулов и монаршей милости, стали приходить всё чаще и чаще.
«Двор Кирилла Первого» начал обретать известность и значимость. Женский ум Виктории Федоровны отыскал-таки точку опоры — человеческое тщеславие.
Почтенный метр Лежен оказался оптимистом — доказать права на груз было делом непростым. Вместе с представителем адвокатской конторы Арбенову пришлось чуть ли не каждую неделю ездить в Париж, чтобы лично присутствовать на томительных заседаниях арбитражных, страховых и прочих инстанций, отвечать на многочисленные вопросы, подписывать заявления, ходатайства и апелляции, убеждать, доказывать, заполнять объемистые официальные бланки.
Поездки в Париж «скрашивали» встречи с генералом Волошиным, который теперь тоже часто наведывался в столицу. Генерал помнил об уговоре насчет комиссионных за содействие в получении груза и честно отрабатывал тысячу франков, полученную наличными. Он охотно давал Арбенову адреса и телефоны своих парижских знакомых, которые могли оказаться полезными инженеру в его утомительных хождениях по инстанциям.
Арбенов встречался, разговаривал. Дело с коносаментами продвигалось туго, но духом инженер не падал.
— Не сразу Москва строилась, — напористо говорил он при встречах с Волошиным. — Такой лакомый кусок я всё равно никому не отдам. Вчера мы с адвокатом подали новую апелляцию. Как бы французы ни крутили, коносаменты находятся у меня. Этот факт им не опровергнуть. Не осмелятся же они создать прецедент недоверия к владельцу основного документа по морским перевозкам. Сами на этом суку сидят, зачем же им его подпиливать?
— Упорный у вас характер, господин Арбенов.
— На себя в этом отношении, господин генерал, вам тоже не следует обижаться.
— Да, с Миллером я уже столковался, — довольно усмехался Волошин.
— Надеюсь, что скоро и Кутепова удастся убедить.
— Кто сам не убедится, того не убедишь.
— Именно на это я и рассчитываю. Жизнь убедит этого твердолобого выскочку в необходимости совместных действий. Подумать только — бывший юнкер из олонецких мещан отказывает во встрече доверенному представителю его императорского величества… Это всё работа николаевцев. Так я вчера и информировал двор.
— Я понимаю вас, генерал. Поведение Кутепова становится уже оскорбительным для престижа императора… Сегодня я опять читал совершенно возмутительную статью николаевцев. Разнузданные клеветнические выпады по отношению к особе императора! Простите, генерал, но я не понимаю терпимости двора к подобным газетным публикациям…
Волошин немедленно записывал наименование оскорбительной публикации в памятный блокнотик.
Кулагин сам прибавил себе работы. Теперь каждый день он тщательно просматривал вороха французских и эмигрантских газет и обо всех николаевских публикациях, какие удавалось отыскать, он с возмущенными комментариями сообщал Волошину. Генерал немедленно докладывал Виктории Федоровне о нетерпимой клевете на «императорскую чету», и вскоре в прессе появлялась пространная отповедь кирилловцев, на которую тут же откликались оскорбленные сторонники великого князя Николая Николаевича. В газетной полемике выбалтывались секреты.
После доверительных разговоров за мужским ужином инженер Арбенов, уединившись в гостиничном номере, исписывал столбиками цифр узкие полоски тонкой бумаги. Потом во время прогулок по Парижу забредал в известный ему книжный магазин.
— «…Ударным группам придается постоянный характер… В Каннах создан штаб с отделами. Руководит штабом капитан второго ранга Графф…» — читал Вячеслав Рудольфович очередное сообщение. — Молодец Кулагин. Именно так и следует работать. Без суеты и треска.
Менжинский был доволен, что не ошибся в выборе кандидатуры для проведения операции «Ривьера». Она была выполнена успешно. В логове кирилловцев имелись теперь глаза чекистов. Зоркие, примечающие каждый шаг.
За окном был тихий и теплый день, какие выпадают в то время, когда откняжит август, а сентябрь ещё не наберет осенней хмурости и силы, не собьет в небе низкие, набухающие дождем тучи, а лишь несмело тронет первой позолотой лист на березах.
Извозчик, сняв картуз, поил в фонтане на Лубянской площади лошадь. Косматую, в рыжих подпалинах. Лошадь довольно фыркала, звякала уздечкой, вскидывая голову, и снова припадала к воде.
Табачный дым сизыми струйками уплывал в распахнутое окно.
Шествия на Сухаревку явно поубавились. Страна, как выздоравливающий, одолевший болезнь человек, оправлялась от лихих годин. Сегодня Менжинский с удовлетворением прочитал в газете, что биржи труда преобразуются в подотделы рабочей силы при соответствующих Советах, что этим подотделам требуются для направления на работы инженеры, техники, путейцы, опытные металлисты и особенно строители.