— Кредит — это мелко, князь. Наличные!.. На миллион, конечно, трудно рассчитывать, но сумма может быть весьма кругленькой. Как бы вы отнеслись, Вяземский, к наличным?

— Не стану возражать… Ещё бутылочку? У меня есть восхитительный шато-фильго девяносто седьмого года.

— Нам с вами нужно помочь его императорскому величеству… Но с именем Кирилла Владимировича это не может быть связано.

— Понимаю… Группа русских патриотов, следуя священному зову мести за поруганную родину и так далее… Вы убеждены, что за это заплатят деньги?

— Заплатят, князь… Даю вам слово дворянина, — твердо ответил Волошин, покосился на запертую дверь бара и добавил, понизив голос: — И в твёрдой валюте. Я имел беседу…

Выслушав рассказ о визите мистера Брасса, Вяземский недоверчиво хмыкнул:

— Вдруг этот корреспондент наболтал?

— Нет, тут не болтовня, Вяземский. Тут деловое предложение. В таких случаях никто не будет выдавать письменных гарантий… А потом… Может быть, вы знаете другой способ получить деньги, князь?

У Вяземского на губах показалась неопределенная усмешка. Он подумал: не стоит ли осадить спесивого, непомерно задирающего нос Волошина, вообразившего, что он пуп земли?

Рассказать ему о разговорах, которые ведет князь Вяземский с инженером Арбеновым? Если груз будет найден, перспективы здесь откроются самые заманчивые.

Но перспективами, к сожалению, нельзя было погасить вексель, срок платежа по которому наступал через неделю. Если этот вексель не будет оплачен, бар, к которому князь Вяземский стал уже привыкать, пойдет с молотка.

— Пока мы получим за комиссарика твердую валюту, придется вложить в дело собственные франки. Я, к сожалению, в данное время не располагаю.

— Деньги на операцию будут. Это моя забота.

— Какая же забота моя? — деловито спросил Вяземский.

— Найти надежных людей. Переговорить с ними от своего имени и заручиться согласием. Меня здесь все знают, и любой разговор, который я буду вести, непременно свяжут с особой его величества. Когда надежные люди будут подобраны, я включусь в операцию.

— Понимаю, генерал… Есть подходящий человек.

— Кто?

— Эльвенгрен Георгий Евгеньевич… Из остзейских баронов, бывший штаб-ротмистр. Находится на отдыхе. Проживает в Монте-Карло, пансион «Отель-де-ла-терра-се», связан с Торгпромом и имеет опыт в делах, которые вы предлагаете.

— Переговорите с ним, Вяземский… Это очень подходящая кандидатура. Если понадобится, упомяните в разговоре о письмах, в которых он излагал Кириллу Владимировичу свои планы борьбы с большевиками. Планы остались нереализованными, но кое-какие субсидии, как я сейчас припоминаю, Эльвенгрен под них получил. Имеются подлинные расписки. Но это так, на крайний случай. Я уверен, что штаб-ротмистр не откажется от возможности освободить землю Франции от присутствия красного комиссара.

Волошин оказался прав. Когда Вяземский разыскал Эльвенгрена и изложил суть дела, штаб-ротмистр тут же дал согласие принять в нем участие.

— У меня с комиссаром Чичериным особый счет, Вяземский, — туманно, не вдаваясь в подробности, сказал Эльвенгрен, припомнив берлинский вечер, когда в прокуренном кафе он узнал о провале операции на потсдамском вокзале.

— Я был уверен, что вы согласитесь, Эльвенгрен.

— Одного согласия мало, князь. Нужны деньги и оружие.

— Это будет. Что еще вас беспокоит?

— Как отнесется к такому чрезвычайному происшествию французская полиция?

— Всё предусмотрено, Эльвенгрен, — улыбнулся Вяземский, собрав жесткие складки возле рта. — Французы понимают, что визит Чичерина вызовет активизацию нежелательных элементов. Большевистская зараза, штаб-ротмистр, к несчастью, проникает через границы. Я думаю, далеко не всем французам нравится, что у них завелись собственные коммунисты.

— Это теория, князь… А как практически вступить в контакт с полицией? Требуется ведь пустяк — чтобы немного зажмурили глаза…

— Полицию я беру на себя, — важно сказал князь. — Думаю, удастся убедить здешних чинов, что акция русских эмигрантов, выразившаяся в священной мести за поруганную родину, будет одновременно противодействовать активизации элементов, сочувствующих большевикам.

— Сочувствующие элементы и большевистский комиссар по иностранным делам — это разные вещи. Чичерин лицо официальное. Как бы полиция ни крутила, с этим фактом она не может не считаться.

— Безусловно, Эльвенгрен. И всё-таки нет основании тревожиться. Вспомните, чем кончился суд над Конради? Я думаю, что французы не захотят доводить дело и до суда. Полиция прижмурит глаза и даст нам возможность скрыться. Здесь ведь до Италии рукой подать.

— Лишь бы не мешали. Если будет сделано дело, скрыться мы сумеем. Это генерал Волошин вам посоветовал встретиться со мной?

Вяземский понял, что надо сказать правду.

— Да, Эльвенгрен… Генерал говорил о ваших обращениях к Кириллу Владимировичу с планами активной борьбы против большевиков. Кажется, эти обращения были достойно оценены?

— Моральная оценка их была весьма высокой, — насмешливо откликнулся штаб-ротмистр. — Что же касается оценок другого плана, я не могу, к сожалению, выразить признательность великому князю.

— Вы кусачий, Эльвенгрен, — усмехнулся Вяземский, — но это мне нравится. Я рад, что ещё не все русские офицеры утратили боевой дух. Кроме нас самих, никто нам не возвратит родину, очищенную от большевистской заразы. И никто не освобождал офицеров от присяги на верность царю и отечеству.

— Нам надо стрелять, князь, а не читать проповеди насчет долга и присяги, — зло откликнулся Эльвенгрен. — Действовать! Настигать комиссаров везде, где бы они ни появились… Ненавижу мужичье, захватившее власть. В мире нет ничего равного. Даже смерть не равна, а они пытаются утвердить всеобщее равенство. В судках из севрского фарфора ручной работы вымачивают пайковые селедки… А русские эмигранты? «Франция, Париж…» Половина из них только и мечтала, что купит здесь два десятка пирожных, заберется с ногами на кровать и слопает их… Вера, присяга… Утрачиваются высокие идеалы, князь. Надо стрелять, а не лопать пирожное.

— Согласен с вами, штаб-ротмистр. Но нельзя забывать, что стрелять нам придется на чужой земле. Я понимаю ваши чувства и принимаю искренность, но нам реально помогла бы версия, что наша акция вызвана стихийным возмущением защитников права и порядка против комиссаров и их негласных приспешников на французской земле.

— Ловко придумано, Вяземский… Возмущение защитников права и порядка. Белые рыцари-мстители! Мстили за единую и неделимую, а теперь будем мстить за оскорбленную Францию…

— Не иронизируйте, Эльвенгрен.

— Я не иронизирую, князь… Представьте, что сейчас я говорю доподлиннейшую правду. В восемнадцатом году я мстил за единую и неделимую Россию, потому что на ней находились мои и ваши поместья. Сейчас я буду мстить за Францию, потому что на её священной земле находится ваше питейное заведение и имеет честь пребывать «император Кирилл с августейшей супругой»… Масштабы мельче, а суть одна. Извините, Вяземский, но последнее время мне всё чаще и чаще хочется называть вещи собственными именами. Так самому становится яснее…

— Есть предложение привлечь к операции нескольких членов «Братства офицеров» Атаманского полка.

— Нет, — резко возразил Эльвенгрен. — Только без «братств». Это кончается тем, что деньги растранжириваются и операция проваливается. У меня другое предложение, князь. Никого из посторонних не привлекать. Сделать это втроём: вы, я и генерал Волошин. По крайней мере, хоть оградим себя от болтунов…

— Но генерал Волошин…

— Я понимаю вас, Вяземский. На человека, близкого к особе «императора Кирилла Первого», не может пасть и тени подозрения. Высокая особа не может иметь отношения к тем делам, за которые бреют головы… Постараемся, чтобы на Волошина не пало подозрение… Неужели два кавалергардских офицера не справятся с одним большевистским комиссаром? Здесь же, слава богу, нет чека, а французская полиция, по вашим словам, мешать не будет…