Но расстраивался Мистер Грей напрасно. Когда я, перевалив через холмы, ушел от корабля подальше и перестал слышать голоса девочки и Мистера Грея, то обнаружил в цветущих травах великое множество кузнечиков, пчел, стрекоз, бабочек. Так что лишний десяток не нарушит равновесие природы. Лишь животных и птиц не было здесь, а всего остального хоть отбавляй.

В голубой выси плыли тугие белобокие красавцы облака, внизу качались метелки трав, порхали бабочки и кружились золотые хороводы пчел. Я присел, не согнув при этом ни травинки, не спугнув ни единой пчелы. Призрак! И взвыл я от тоски и жгучих желаний. Господи! Окуни меня в шмелиный гул, в пахучую духоту клевера, в прохладу лесов. Дай мне все это. И не в призрачных чувствах, как сейчас, а в живых трепетных ощущениях, в земных звуках, в кружащих голову запахах.

Но глух остался тот, кто ведает моей космической судьбой. А кто ею ведает? Случай? Посидел еще немного я, с грустью полюбовался такой близкой и такой далекой земной жизнью. Потом, вздохнув, встал и невидимкой направился к кораблю. Покидать робинзо-нов пока не собирался. Помочь им я не в состоянии, но узнать могу многое. Услышать от них надо побольше о планете, на которой я когда-то, еще в мезозое, покуролесил и натворил что-то непонятное. Потом и старпом с Крысоедом, не без моей помощи, сделали что-то такое, отчего нормальная планета превратилась в безлюдную Окаянную.

Еще не доходя до корабля, с удивлением увидел над собой целые стаи птиц и услышал неожиданные звуки: кошачье мяуканье, поросячий визг. Я поднялся на холм, прошел сквозь высокие травы (как приятно было бы раздвигать их стебли настоящими, вещественными руками… но что поделаешь?), приблизился к кораблю и понял: робинзоны основательно устраиваются на планете. Для начала они решили заселить ее недостающей фауной. Мистер Грей выпустил на волю птиц, потом целую стайку мышей. В клетке маялись кошки, сидевшие до этого на диете, и горящими глазами смотрели, как убегает их такая лакомая, такая натуральная пища. Мистер Грей открыл клетку, и кошки тоже скрылись в траве. Потом он выпустил свиней.

— А если кошечки и хрюшки захотят кушать? — спросила девочка.

— Оставим на ночь кое-что в кормушках, — ответил Мистер Грей. — Но только немного. Пусть сами Учатся добывать.

Свена и его жену я нашел не в пилотской кабине, а этажом ниже, в большой куполообразной лаборатории. Женщина возилась с новыми живыми экземплярами этой планеты. Ее приборам был отведен доволь но скромный угол. Основную часть лаборатории занимали непонятные мне конструкции. Свен, высокий и сильный, управлялся с ними с поразительной легкостью, даже с каким-то изяществом. Его длинные и гибкие, как у музыканта, пальцы, видимо, давно привыкли к сложной компьютерной технике.

Муж и жена тихо переговаривались, и я не верил ушам своим: Свен строил машину времени! Он задумал проникнуть в далекое прошлое своей планеты, изменить ход ее истории. На ней, по его словам, не будет уже ни концлагерей, ни ядерных войн. Жена отнеслась к этой фантастической затее серьезно.

— Меня одно беспокоит: работа затянется, не вечные же мы с тобой. Да и тебе помощник нужен.

— О чем это ты? — удивился Свен и вдруг, улыбнувшись, подошел к жене, обнял ее и поцеловал. — Ты хочешь еще одного ребенка? А ты уверена, что у нас будет непременно сын?

— Почему-то уверена. Для него я и имя давно уже припасла.

— Знаю! Знаю! — рассмеялся муж. — Рудиан! Руди! Что ж, пусть будет по-твоему.

«Удачи им», — подумал я и покинул корабль, не подозревая, что здесь-то и поджидает новый виток в моей космической судьбе.

Ушел я с корабля с намерением ознакомиться с планетой. Птицей облетел по ее экватору, потом с севера на юг. Нет, Окаянной ее теперь не назовешь. Лишь на полюсах искрились ледяные шапки, свистели вечные снежные бури. Чуть ниже по меридиану над тундровыми мхами стлались карликовые деревья. На остальной же части планеты синели незамерзающие моря и океаны, на материках буйно зеленели леса, цвели поля с реками и речушками. Вода в них прозрачная и чистая, как алмаз. Вообще кругом как-то по-особому чисто и опрятно. Ни пыльных дорог, ни дымно коптящих заводов. И только кое-где на месте бывших городов, разрушенных войной и временем, — бурые проплешины ржавого железа, серые холмы камней и щебня с искрами битого стекла.

Вернулся я на закате, когда от корабля тянулась по холмам длинная вечерняя тень. Иллюминаторы уже светились, но в каютах и лаборатории — никого. Поселенцев я обнаружил в благоухающем корабельном саду. Муж и жена сидели на танцплощадке и слушали музыку. Только сейчас я разглядел их как следует.

Массивные плечи, крупный рот, строгий решительный взгляд серых глаз — все в мужчине дышало энергией и силой. Красавцем его, правда, не назовешь — слишком уж худое, с ранними морщинами лицо, на котором багровой подковой кривился шрам. Это стражник в концлагере заехал прикладом за какую-то мелкую провинность. Но жена его — красавица хоть куда. Особенно выделялись глубокие, с далекой грустинкой глаза и полные, изящно очерченные губы. Портили их лишь горькие складки у рта — тоже, видать, хватила лиха.

Зато здесь беглецы отводили душу и веселились как могли.

— Станцуем? — предложила жена.

Кружилась она в вальсе легко, с какой-то кокетливой грацией. Свен же топтался не в такт музыке, неуклюже, что вызывало у Мистера Грея ехидные реплики.

— Браво! — каркающим голосом восклицал он. Девочка хохотала и хлопала в ладоши. «Хорошая семья», — подумал я и вылетел наружу.

Солнце закатилось, в ночном небе сверкали крупные звезды, сияющей росой текла вечная река Млечного Пути. Из-за горизонта выплыло странное светило — какое-то серебристое облако с лохматыми краями.

Подлетел я к нему и увидел тучу освещенных солнцем каменных обломков. На одном из них торчали смятые ядерные ракеты, рядом, перекатываясь, валялись обледеневшие, в скафандрах, трупы. Все стало ясно — бывшая Луна.

Когда-то здесь была военная база — та самая, с которой пытались сбить беглецов. Потом с Луной что-то случилось. Во время войны отсюда, видимо, обстреляли свою матушку-планету и получили такую крепкую сдачу, что Луна разлетелась вдребезги. Если испепеленная планета чудом ожила, то спутница ее навеки останется поистине Окаянной.

Я выбрался из обломков, опустился на планету и на одном из холмов лег в тихие заснувшие травы. Настроение пакостное. Сверлила все та же мысль: может быть, и я повинен в том, что планета и ее спутница сбились с нормального, естественного пути развития? Вот прогулялся я миллиарды лет назад по планете ураганом, расчистил дорогу старпому и Крысоеду, а те довершили дело, вычисленное и предначертанное гнусной жабой. Но что я могу поделать сейчас? Я не в силах даже подсказать Свену, строившему машину времени, что зернышко зла посеяно еще в мезозойской эре.

Шли дни, золотым листопадом отшумела короткая осень, белыми снежинками промелькнула такая же короткая зима, и вновь зацвели травы, зазвенели в поднебесье жаворонки, выпушенные из корабля еще прошлым летом. А в лаборатории шла работа, ее ил-, люминаторы светились иной раз и по ночам. И задумал я хоть немного помочь работягам, поднять их настроение, окрылить их творческое воображение своими пастушьими, зовущими звуками свирели, Присел я как-то вечерком на одном из ближних к кораблю холмов, вынул из кармана свирель, дунул. и… ничего! Ни звука, ни малейшего колебания воздуха. В мезозое я хоть тысячной долей присутствовал в вещественном мире. Здесь же я полный нуль.

Подавленный неудачей, своим полным бессилием, я лег на траву и увидел над собой разгорающиеся звезды. И тут со мной начало твориться что-то странное. Неожиданно звезды задрожали, затуманились и стали гаснуть. Туманилось, тихо гасло и мое сознание. И вдруг я провалился в глубокий сон, чего с бестелесным духом никогда не бывает. Пробыл я в забытьи миг или год — сказать не могу. Но очнулся крохотным младенцем: я вступил в земной, в вещественный мир! Вошел в него все с тем же предвечным бессилием.