Его он упорно называл по фамилии. Наверное, подумал Уормолд, со мной нет смысла быть на короткой ноге? А может, национальность создает между нами такую преграду?

– Триста пятьдесят долларов? – Кассир искоса заглянул в книгу и стал отсчитывать бумажки. Но телефон зазвонил снова.

– Не может быть! Миссис Эшуорт! Куда же это вы пропали? В Майами? Вы шутите! – Прошло несколько минут прежде, чем он покончил с миссис Эшуорт. Передавая Уормолду банкноты, он сунул ему и листок бумаги. – Вы, надеюсь, не возражаете, мистер Уормолд. Вы ведь сами просили держать вас в курсе дела.

На листке было указано, что он перебрал по своему счету пятьдесят долларов.

– Ни в коей мере. Очень вам признателен, – сказал Уормолд. – Но беспокоиться нечего.

– Что вы, банк нисколько не беспокоится, мистер Уормолд. – Вы ведь сами просили, вот и все.

Уормолд подумал: «Ну да, если бы я перебрал пятьдесят тысяч долларов, он бы, наверно, звал меня Джимом».

В это утро ему почему-то не хотелось встречаться с доктором Гассельбахером за «дайкири». Временами доктор Гассельбахер казался ему уж слишком беззаботным, поэтому он пошел к «Неряхе-Джо», а не в «Чудо-бар». Ни один житель Гаваны не заглядывал к «Неряхе-Джо», потому что туда ходили туристы; однако туристов, увы, теперь становилось все меньше, ибо нынешнее правительство дышало на ладан. Хотя в застенках Jefatura [хефатура – полицейское управление (исп.)] испокон веку творились темные дела, но они не касались туристов из «Насьоналя» или «Севил-Билтмора»; однако, когда одного из туристов убило шальной пулей, в то время как он фотографировал какого-то живописного нищего под балконом президентского дворца, выстрел прозвучал погребальным звоном по всем туристским маршрутам, «включающим прогулку на пляж Варадеро и по злачным местам ночной Гаваны». Пуля превратила в осколки и «лейку» убитого, что особенно напугало его спутников. Уормолд слышал, как они потом говорили в баре «Насьоналя

»

:

– Пробила камеру насквозь. Пятьсот долларов – кошке под хвост.

– А его убило сразу?

– Еще бы. А объектив... осколки разлетелись на пятьдесят метров в окружности. Видите? Везу кусочек домой, чтобы показать мистеру Хампелникеру.

В это утро длинный зал был пуст, если не считать элегантного незнакомца в одном углу и толстого агента туристской полиции, который курил сигару в другом углу. Англичанин так внимательно разглядывал бесконечную батарею бутылок, что не сразу заметил Уормолда.

– Да не может быть! – воскликнул он. – Кого я вижу? Мистер Уормолд! – Уормолд удивился, откуда он знает его имя, ведь он же забыл вручить ему фирменную карточку. – Восемнадцать разных сортов шотландского виски, – сказал незнакомец, – включая «Черную этикетку». А пшеничного я даже не считал. Поразительное зрелище! Поразительное... – повторил он почтительным шепотом. – Вы когда-нибудь видели столько разных сортов?

– Представьте, да. Я собираю пробные бутылочки, и у меня уже есть девяносто девять марок.

– Интересно. А что сейчас выпьете? Как насчет «Хейга с ямочками»?

– Благодарю. Я уже заказал «дайкири».

– Такие напитки меня расслабляют.

– Вы уже решили, какой вам нужен пылесос? – для приличия спросил Уормолд.

– Пылесос?

– Ну да, электропылесос. То, что я продаю.

– А-а, пылесос... Ха-ха! Плюньте на эту дрянь и выпейте со мной виски.

– Днем я никогда не пью виски.

– Ох, уж эти мне южане!

– При чем тут южане?

– Кровь у вас жидкая. От солнца, так сказать. Ведь вы родились в Ницце!

– Откуда вы знаете?

– Ну, господи, слухами земля полнится. То с одним поболтаешь, то с другим. По правде говоря, я и с вами хотел кое о чем потолковать.

– Пожалуйста.

– Да нет, я предпочел бы местечко потише. Тут все время шныряют какие-то типы – входят, выходят...

Как это было далеко от истины! Ни одна живая душа не проходила мимо дверей, освещенных жгучими лучами солнца. Полицейский мирно спал, прислонив сигару к пепельнице, – в этот час здесь не было ни единого туриста, который бы нуждался в опеке и надзоре. Уормолд сказал:

– Если насчет пылесоса, пойдемте лучше в магазин.

– Не надо. Не хочу, чтобы видели, как я там околачиваюсь. Бар в этом смысле совсем неплохое место. Встречаете земляка, хотите посидеть вдвоем, что может быть естественнее?

– Не понимаю.

– Ну вы же знаете, как это бывает.

– Не знаю.

– То есть как, вы не считаете, что это естественно?

Уормолд отчаялся что-нибудь понять. Он оставил на стойке восемьдесят сентаво и сказал:

– Мне пора в магазин.

– Зачем?

– Я не люблю оставлять надолго Лопеса одного.

– Ах, Лопеса... Вот как раз о Лопесе я и хочу с вами поговорить.

И снова Уормолд подумал, что это, вернее всего, какой-то чудаковатый инспектор из главной конторы; однако он явно перешел всякие границы чудачества, когда шепнул ему:

– Ступайте в уборную, я сейчас приду.

– В уборную? Зачем?

– Потому что я не знаю, где она.

В этом свихнувшемся мире проще всего подчиняться, не рассуждая. Уормолд провел незнакомца через заднюю дверь по короткому коридору и показал вход в уборную.

– Вон там.

– Ступайте вперед, старина.

– Да мне не нужно.

– Не валяйте дурака, – сказал незнакомец.

Он положил руку Уормолду на плечо и втолкнул его в дверь. Внутри были две раковины, стул с поломанной спинкой, обычные кабинки и писсуары.

– Сядьте, старина, – сказал незнакомец, – а я пущу воду. – Но когда вода пошла, он и не подумал умываться. – Будет выглядеть куда естественнее, – объяснил он (слово «естественный» было, видно, его любимым эпитетом), – если кто-нибудь сюда ворвется. И, конечно, собьет с толку микрофон.

– Микрофон?

– Верно. Совершенно верно. В таком месте вряд ли может быть микрофон, но правила прежде всего. Выигрывает последнюю схватку тот, кто действует по всем правилам. Хорошо, что здесь, в Гаване, моют руки под краном, а не в раковине. Пусть себе вода течет.

– Да объясните вы мне...

– Осторожность, надо вам сказать, не мешает даже в уборной. Один наш парень в Дании в девятьсот сороковом увидел из своего собственного окна, как германский флот идет через Каттегат.

– Какой гад?

– Каттегат. Ну, он сразу понял, что началась заваруха. Стал жечь бумаги. Пепел бросил в унитаз и дернул цепочку. Не повезло: весенние заморозки. Трубы замерзли. Пепел всплыл в ванне этажом ниже. Квартира старой девы баронессы, как, бишь, ее звали? Как раз собиралась принимать ванну. Пиковое положение у нашего парня.

– Прямо шпионаж какой-то!

– Это и есть шпионаж, старина, во всяком случае, как это называют в романах. Вот почему я и хотел поговорить о вашем Лопесе. Он человек надежный или лучше его убрать?

– Вы что, из разведки?

– Да вроде того.

– Зачем я стану выгонять Лопеса? Он у меня работает уже десять лет.

– Мы можем найти вам человека, который отлично разбирается в пылесосах. Но, естественно, последнее слово должно остаться за вами.

– Да какое я имею отношение к вашей разведке?

– Минуточку, старина, сейчас мы к этому подойдем. Мы на всякий случай проверили Лопеса – он, кажется, чист. Но вот ваш друг Гассельбахер... тут бы я поостерегся.

– Откуда вы знаете Гассельбахера?

– Я ведь тут уже пару дней и кое-что разнюхал. В таких случаях надо быть в курсе дела.

– В каких случаях?

– Где он родился, этот Гассельбахер?

– Кажется, в Берлине.

– На чьей он стороне? Восток? Запад?

– Мы никогда не говорим о политике.

– Впрочем, это роли не играет. Восток или Запад – немец есть немец. Вспомните Риббентропа. Нас второй раз на эту удочку не поймаешь.

– Гассельбахер не занимается политикой. Он старый врач, живет здесь уже тридцать лет.

– Все равно, вы себе не представляете... Но вы правы: если вы с ним порвете, это сразу бросится в глаза. Осторожно водите его за нос, вот и все. Если обходиться с ним умело, он может быть даже полезен.