– Сегодня я выиграл, – произнес доктор Гассельбахер громко и твердо. – Завтра я могу проиграть, но сегодня никто не лишит меня моей победы. Сто сорок тысяч долларов, мистер Уормолд! Какая жалость, что я слишком стар для любви. Я мог бы осчастливить красивую женщину, подарив ей рубиновое ожерелье. Но я не знаю, что делать. На что мне истратить эти деньги, мистер Уормолд? Пожертвовать на больницу?

– Извините, – прошептал чей-то голос из темноты, – неужели этот тип и в самом деле выиграл сто сорок тысяч зелененьких?

– Да, сэр, я их выиграл, – решительно заявил доктор Гассельбахер, прежде чем Уормолд успел вмешаться. – Я их выиграл, и это так же верно, как то, что вы существуете, мой почти невидимый друг. Ведь вы бы не существовали, если бы я не верил в то, что вы существуете: вот так же и эти доллары. Я верю, и поэтому вы – есть.

– То есть как это я, по-вашему, не существую?

– Вы существуете только в моем сознании, милый друг. Если бы я вышел из этой комнаты...

– Да он тронутый!

– Ну тогда докажите, что вы существуете.

– То есть как это «докажите»? Конечно, я существую. У меня первоклассное дело по торговле недвижимостью, жена и двое детей в Майами; я сегодня прилетел сюда на «Дельте» и сейчас пью виски; что, верно, а? – В голосе слышались слезы.

– Бедняга, – сказал доктор Гассельбахер, – вы заслуживаете более изобретательного творца, чем я. Неужели я не мог придумать для вас ничего более интересного, чем Майами и недвижимость? Неужели не мог уделить вам немножко фантазии? Придумать вам имя, которое стоило бы запомнить.

– А чем плохое у меня имя?

«

Парашютисты» у стойки замерли в немом негодовании – перед прыжком нужно беречь нервы.

– Ну, немножко поразмыслив, я сделаю его получше.

– Спросите в Майами кого угодно о Генри Моргане...

– Нет, ей-богу, я плохо сработал. Но знаете что? – спросил доктор Гассельбахер. – Я на минуточку выйду из бара и вас уничтожу. А потом вернусь с другой выдумкой, похлеще.

– То есть как это – похлеще?

– Понимаете, если бы вас придумал вот этот мой друг, мистер Уормолд, вам бы куда больше повезло. Он бы дал вам университетское образование, какое-нибудь имя, вроде Пеннифезер...

– То есть как это – Пеннифезер? Вы пьяны!

– Конечно, пьян. А пьянство губит воображение. Поэтому-то я вас так пошло придумал: Майами, земельные участки, перелет на «Дельте»... Пеннифезер прибыл бы из Европы и пил бы свой национальный напиток – розовый джин.

– Я пью шотландское виски, и меня это устраивает.

– Это вам кажется, что вы пьете виски. Или, точнее говоря, это я вообразил, будто вы пьете виски. Но мы сейчас все это переиграем, – радостно объявил доктор Гассельбахер. – Я на минутку выйду в холл и, в самом деле, придумаю что-нибудь похлеще.

– Я не позволю над собой измываться, – встревоженно заявил сосед.

Доктор Гассельбахер выпил виски, положил на стойку доллар и поднялся – пошатываясь, но сохраняя достоинство.

– Вы мне будете благодарны, – сказал он. – Ну, что бы нам придумать? Доверьтесь мне и мистеру Уормолду. Художник, поэт, а может, вы предпочитаете жизнь искателя приключений, контрабанду оружием, шпионаж? – С порога он отвесил поклон возмущенной тени. – Простите меня великодушно за торговлю недвижимостью.

Голос прозвучал нервно, в нем слышалась неуверенность и даже какой-то страх:

– Он либо пьян, либо тронутый.

Но «парашютисты» продолжали молчать.

Уормолд сказал:

– Ну, я с вами попрощаюсь, Гассельбахер. Я и так опоздал.

– Считаю своим долгом проводить вас, мистер Уормолд, и объяснить, что это я вас задержал. Не сомневаюсь, что, когда я расскажу вашему Другу, как мне повезло, он нас простит.

– Не нужно. Уверяю вас, это лишнее, – сказал Уормолд.

Он знал, что Готорн сделает из этого свои выводы. Даже разумный Готорн, если бы таковой существовал в природе, был бедствием, ну а Готорн, страдающий подозрительностью... у Уормолда холодела спина от одной этой мысли.

Он направился к лифту; доктор Гассельбахер плелся за ним. Не обратив внимания на красную сигнальную лампочку и предупреждение «Осторожно! Ступеньки», доктор Гассельбахер споткнулся.

– О, господи, – сказал он, – у меня подвернулась нога!

– Идите домой, Гассельбахер, – взмолился Уормолд с отчаянием.

Он вошел в кабину лифта, но доктор Гассельбахер с неожиданной ловкостью вскочил туда вслед за ним. Он сказал:

– Деньги исцеляют любую боль. Я давно уже не проводил так хорошо вечер.

– Шестой этаж, – сказал Уормолд. – Мне надо остаться одному, Гассельбахер.

– Зачем? Извините. У меня икота.

– Я иду на свидание, Гассельбахер.

– Красивая женщина, мистер Уормолд? Я поделюсь с вами выигрышем, чтобы вам было легче совершать безумства.

– Да нет, это совсем не женщина. Деловое свидание, только и всего.

– Секретное дело?

– Я же вам говорил.

– Какие могут быть секреты у пылесосов, мистер Уормолд?

– Новое агентство, – сказал Уормолд.

Лифтер объявил:

– Шестой этаж.

Уормолд шел на корпус впереди, и голова его работала более ясно, чем у Гассельбахера. Комнаты были расположены, как тюремные камеры, по всем четырем сторонам квадратной галереи; внизу, в бельэтаже, как светящиеся знаки на мостовой, блестели две лысины. Он заковылял к тому углу галереи, куда выходила лестница. и доктор Гассельбахер заковылял вслед за ним, но Уормолд был куда более опытный хромой.

– Мистер Уормолд, – кричал ему Гассельбахер, – мистер Уормолд, я с радостью помещу сто тысяч из моего выигрыша...

Уормолд спустился уже на последнюю ступеньку, когда Гассельбахер только подошел к лестнице; пятьсот десятая комната была близко. Он повернул ключ. Маленькая настольная лампа освещала пустую гостиную. Уормолд тихонько притворил дверь – доктор Гассельбахер еще не успел спуститься. Уормолд приложил ухо к скважине и услышал, как доктор Гассельбахер подпрыгивает, припадает на одну ногу, икает и проходит мимо. Уормолд подумал: «Я чувствую себя шпионом и веду себя, как шпион. Это идиотство. Что я скажу Гассельбахеру завтра утром?

»

Дверь в спальню была закрыта, и он направился было к ней. Но потом остановился. Не буди спящего пса! Если я нужен Готорну, пусть Готорн отыщет меня сам. Однако любопытство заставило его осмотреть комнату.

На письменном столе лежали две книги: два одинаковых экземпляра «Шекспира для детей» Лэма. На листке блокнота, – может быть, Готорн делал заметки для предстоящей встречи, – было написано: «1.Оклад. 2.Расходы. 3.Связь. 4.Чарльз Лэм. 5.Чернила». Он собирался открыть книгу, но чей-то голос сказал:

– Руки вверх! Arriba los manos!

– Las manos, – поправил Уормолд. Он с облегчением увидел, что это Готорн.

– Ах, это вы, – сказал Готорн.

– Я немножко запоздал. Извините. Мы гуляли с Гассельбахером.

На Готорне была лиловая шелковая пижама с монограммой на кармане. Вид у него был королевский. Он сказал:

– Я уснул, а потом услышал, что кто-то здесь ходит. – Можно было подумать, что его поймали врасплох и он забыл о своем жаргоне, не успел им прикрыться, хоть и надел пижаму. Он спросил: – Вы трогали Лэма?

Слова звучали, как укор, – он напоминал проповедника из Армии спасения.

– Извините. Я просто хотел посмотреть.

– Ничего. Это показывает, что инстинкт у вас верный.

– Вы, видно, любите эту книгу.

– Один экземпляр для вас.

– Но я ее читал, – сказал Уормолд, – много лет назад, и я не люблю Лэма.

– Она не для чтения. Неужели вы не слышали о книжном шифре?

– Сказать по правде, нет.

– Сейчас покажу вам, как это делается. Один экземпляр остается у меня. Сносясь со мной, вам надлежит только указать страницу и строку, с которой вы начинаете шифровку. Конечно, этот шифр не так трудно разгадать, как механический, но и он заставит попотеть всяких там Гассельбахеров.

– Я бы вас очень просил выкинуть доктора Гассельбахера из головы!

– Когда мы как следует организуем вашу контору и обеспечим надлежащую конспирацию – сейф с секретом, радиопередатчик, обученный персонал, – словом, приведем в порядок все ваше хозяйство, тогда мы, конечно, сможем отказаться от этого примитивного кода, однако только опытный криптолог может разгадать такой шифр, не зная названия книги и когда она издана.