Как-то раз Роза попыталась помочь мне в работе, хотя прекрасно знала, что Бен Сампсон был против. Она моментально потеряла терпение, столкнувшись с тем, что женщины могут полчаса выбирать какую-нибудь ерунду стоимостью в пару шиллингов. Вид у нее был такой, что люди, плохо выговаривающие слова, вообще старались не подходить к ней. Я пришла к выводу, что, как ни странно, бывают случаи, когда красота только вредит. В довершение всего, она напутала что-то со сдачей, и мне пришлось потом два дня приводить все в порядок. Конечно, она не стала дожидаться, пока Бен выставит ее за дверь.

– И как ты это выносишь? – сказала она мне. – Все эти женщины, которые сначала перещупают половину вещей на полках, а потом купят лишь какой-нибудь жалкий пакетик чая… А мужчины? Стоят, как неотесанные болваны, и считают ворон.

Я пожала плечами.

– А какое у них еще развлечение? Пусть пока приходят поглазеть, потом, глядишь, появятся денежки, вот тогда придут и купят.

Словом, мне неплохо работалось у Сампсона. Если бы только не постоянные мысли об «Аргусе» и Вилли Гриббоне!

Однако, кроме работы, в моей жизни было и кое-что другое, и это другое отнимало у меня гораздо больше сил. Что может быть ужаснее, чем любить человека, который даже не смотрит в твою сторону, а если и смотрит, то видит в тебе только хорошего преданного друга! Так было у нас с Адамом. Я ничего не могла поделать со своей любовью. Я уговаривала себя быть благоразумной и смотреть правде в глаза, но разве можно остановить любовь насильно? Со мной это случилось в первый раз, и теперь я поняла, что разум здесь вообще ни при чем. Любовь никогда не бывает благоразумной.

Думаю, если б не Роза, он бы меня заметил, но она к тому же сама влюбилась в него. Роза была из тех, кто способен проявлять жестокое безразличие к тем, кто им неинтересен, но уж если такой человек полюбит, то его словно бы подменяют. Куда девались все эти ее наивные мечты о богатом муже! Теперь смысл ее жизни состоял в том, чтобы обратить на себя внимание Адама и чтобы это внимание ей не пришлось ни с кем делить. В том, что он полюбит ее, она нисколько не сомневалась, – если не сейчас, то очень скоро. А с чего было ей сомневаться? Еще никогда не случалось, чтобы она заприметила кого-нибудь и он не ответил ей взаимностью, а то, что она заприметила Адама, было совершенно очевидно.

Она жила от одного его приезда из Мельбурна до другого, и не замечала, что то же самое творится со мной. Она была целиком поглощена своей собственной любовью, поэтому ничьей другой она просто не хотела видеть. Наверное, это был не худший вариант. Лучше бы это продолжалось подольше, по крайней мере это отдалило бы ту боль, которую пришлось нам впоследствии испытать.

Но все это ни в коей мере не означало, что я сложила оружие, перестав бороться за Адама. Может быть, мое скромное оружие просто уступало арсеналу Розы. Я много работала, демонстрируя свои немногочисленные умения и навыки, но понимала, что мужчина сначала обратит внимание на то, что было у Розы, а потом уже на все остальное. И никакие добродетели тут не помогут. Конечно, жизнь с Магвайрами в Балларате пошла мне на пользу – появился румянец на щеках, слегка округлились формы, но все же лицо, которое смотрело на меня из маленького зеркала, висящего в палатке, было неспособно отвлечь внимания Адама от Розы.

В нашу жизнь вошел и кузен Адама – Том Лангли. Причиной тому, естественно, тоже была она. Никому и в голову не приходило ставить под сомнение его любовь к ней. Это было видно невооруженным глазом. Каждый вечер он приходил в наш лагерь и всегда с каким-нибудь подарком – не лично для Розы, а для всех нас. Странно и грустно было видеть усилия этого человека, пытающегося купить наше расположение с помощью виски и нехитрых деликатесов из магазина на Главной улице. Слабый, неуверенный в себе, он страстно желал одного – завоевать любовь Розы. Он не хотел больше ничего в этой жизни, да и не замечал.

Теперь он носил, как и все на приисках, молескиновые брюки и рубашку из фланели. Я даже заметила у него на руках свежие мозоли – свидетельство того, что он не сидел сложа руки, а, как подобает старателю, пытался добыть себе деньги с помощью кирки. Правда, для него это было только игра. Все знали, что, несмотря на ссору с отцом, после которой он и оказался на приисках, он продолжал ежемесячно получать от него деньги. Так что вся эта демонстрация трудовых мозолей выглядела смешно и неубедительно.

Теперь нам была известна его история. Естественно, нося такую фамилию, как Лангли, было невозможно остаться в колонии незамеченным, и, конечно же, нашлись старожилы из тех, что смогли бы рассказать о подробностях его жизни даже лучше, чем он сам. Лангли был владельцем знаменитого на всю колонию состояния, об истоках которого ходили легенды.

– Все дело в овцах. Он был первым, кто завез в Викторию мериносов и расселил их, начиная со своей «Бухты надежды» и вплоть до этих мест. В течение десяти лет он отвоевывал у колониального министра в Лондоне двести акров земли. В конце концов он купил их, заплатив по два шиллинга за акр, а некоторые поговаривают, что он просто украл их. Как бы там ни было, у него самый большой экспорт шерсти во всей стране, – рассказывали одни.

Другие считали, что большую часть состояния он нажил, занимаясь торговлей.

– Он застал еще самое начало в Мельбурне, когда Годдл проводил землемерные работы, а потом приступил к распродаже первых улиц. Говорят, у него есть кварталы на Элизабет-стрит и Коллинз-стрит. В те времена на пять фунтов можно было накупить столько земли… Теперь у него там огромный магазин, куча лавок. Все, кто проезжает, сразу видят рекламу «Магазины Лангли».

Мы не видели такой рекламы, но не перебивали рассказчика. Только спросили:

– А Что он за человек – отец Тома Лангли? Один из любителей посплетничать о Лангли пожал плечами.

– Ну, откуда нам знать? Не станет же он путаться с такими, как мы. – Он шумно втянул в себя дым из трубки и продолжал: – Я слышал, в Англии он был фермером, хотя и дворянского звания. Сюда приехал, захватив в собой тридцать помощников. Сначала попытался прикупить угодья на Земле Ван-Дьемена, но там все лучшее было уже распродано, поэтому он осел здесь – на нетронутой тогда земле, где правительство не разрешило селиться еще никому. Он утверждал, что был первым в колонии фермером. Сына и дочь он отправил в Англию учиться. Ну какое образование они бы здесь получили? Дочь его вышла замуж за титулованного англичанина. Говорят, она успела побыть замужем всего год, а потом сбежала обратно к отцу. Детки пошли явно не в него. Ему приходится говорить им, что делать, а они только слушаются. То, что Том сейчас на прииске, – тоже воля отца, но это, кажется, ненадолго. Дело в том, что у парня были какие-то неприятности с девицей, которая прислуживала у них в доме. Будто бы он хотел на ней жениться, а старик ее выгнал… даже отправил назад в Англию. Он всегда добивается, чего хочет.

– Что-то от Тома он ничего не добился.

– Еще добьется. Он же посылает ему деньги? Если уж кто привык к этим бумажкам, так потом ничем его не отвадишь.

Мне это показалось странным.

– Но почему, почему он хочет вернуть его, если они поссорились?

– Что поделаешь – родная кровь. Дела у него идут хорошо. А вот женился он поздно. У него только двое детей, а теперь вот дочь ушла от мужа. Живет с отцом и, кажется, не собирается возвращаться к этому своему титулованному мужу. Внуков нет… Том – его единственный наследник. На месте Лангли любой беспокоился бы, имей он такое состояние.

Получилось, что рассказывали нам о Томе Лангли, а услышали мы скорее историю его отца. Том прятался за спиной Джона Лангли, словно в тени могучего дуба, и с его стороны было глупо скрывать это. Мог бы и не показывать нам свои едва тронутые киркой руки и не делать вид, что он целый день проторчал на шахте.

Нам рассказывали о Джоне Лангли и еще кое-что.

– Из Англии он привез породистых лошадей. Его агент и сейчас поставляет их ему. У него лучшие лошади во всей колонии. Если вам попадется на глаза какая-нибудь приличная лошаденка – будьте уверены, что она вышла из конюшен Лангли.