А может, надо в Бендиго…

Ну и так далее. А после Роза пела одна. Она исполняла старые добрые песенки о любви и военных подвигах, которые собравшиеся, в основном ирландцы, слушали со страстным вниманием.

– «Один менестрель на войну пошел…» – пела она. И я видела, как у некоторых мужчин на глаза наворачивались слезы и они украдкой вытирали их, умоляя Розу спеть еще и еще. В тот вечер все наши соседи по Эврике готовы были простить Розе ее высокомерие и надменность по отношению к другим людям. Лицо ее было озарено каким-то ласковым светом, а в красоте не осталось и следа от обычной кичливой гордости. Она полностью завладела вниманием слушателей, которые готовы были боготворить ее от нахлынувшего восторга.

– На всем белом свете нет краше земли, – выводил ее голос.

И именно в ту ночь в нее влюбился Том Лангли, да и Адам, я думаю, тоже.

Австралийская весна уже готова была отступить перед грядущим летом. В потаенных, укромных уголках кустарника, там, где палаточный город еще не успел безжалостным лезвием вспороть землю и вытащить наружу ее внутренности, никому не видимые, расцветали и блекли дикие цветы. Иногда ветер доносил слабый запах мимоз и бороний, но это случалось редко, так что обычно в кустарнике господствовал стойкий запах людей. На эвкалиптах снова менялись листья – рядом с серыми лоскутками старых появились крохотные красные язычки новых. Полоска гор вдалеке в любое время года оставалась голубоватой. Весь городок покрылся тонким слоем пыли; она доставала даже до верхушек деревьев, отчего они гнулись и болтались на ветру, как мочалки. Далеко от города, в самой гуще первозданных деревьев сидели спокойные и неторопливые коалы и, лениво прислушиваясь к доносящимся из города звукам, беспрерывно жевали эвкалиптовые листья, к сожалению, не столь же сочные, как месяц назад. Огромные кенгуру, поедающие остроконечные травы на склонах гор, тоже узнавали присутствие человека – по доносящимся звукам голосов и выстрелов и даже по хрусту веток у него под ботинками. Тогда они стремительно бросались под прикрытие кустарника, вздымая клубы пыли непомерными задними лапами. В общем, лето обещало быть сухим – это сказал бы любой, кто прожил здесь хотя бы один год, то есть по-здешнему – двадцать календарных месяцев.

Работать в шахтах становилось все труднее – было жарко и не хватало воздуха, а добытое золото по-прежнему лишь покрывало ежедневные расходы. Магвайры не могли похвастаться большим запасом терпения, кроме того, тяжелая монотонная работа постепенно делала свое дело – они начали падать духом. Пэт разочаровался в работе на прииске по сравнению с добычей золота, у Ларри дела шли куда быстрее. Пэт поговаривал даже, не перейти ли им на Александр-хилл. Но пока это были только разговоры.

Заведенный порядок нашей жизни состоял из поворотных моментов – дней отъезда и возвращения Ларри. Адам все время ездил вместе с ним. В Балларате были благодатные условия для сбыта товара – здешний рынок без разбора поглощал все, чего бы они там ни навезли в своих повозках. Однако из-за плохой дороги и постоянной угрозы нападения разбойников перевозки стоили недешево. Да и дорога отнимала много времени – поездка до Мельбурна и обратно, что составляло более ста пятидесяти миль, продолжалась от семи до десяти дней, в зависимости от того, сколько они стояли в Мельбурне.

– Если в Балларате не кончится золото, – говорил Ларри, – мы успеем разбогатеть.

Но за его словами стояло и другое – если они с Адамом выдержат ежедневную тряску в дороге, бессонные дни и ночи разгрузки товара в Мельбурне, вот тогда они и разбогатеют. Ну и конечно, если не кончится золото.

Некоторые начинали сомневаться в том, что оно еще осталось. Броских самородков давно уже никто не находил; шахты становились все глубже, и теперь небольшим кучкам людей было не справиться с работой на них. Кое-где уже свирепствовала бедность. А тут как раз подоспело повышение платы за лицензию, а вместе с ним – ужесточение методов борьбы с неплательщиками. Теперь ненавистные выкрики: «Фараоны! Фараоны!» – стали раздаваться все чаще, и все чаще применялась грубая сила и угроза расправы. Люди начали собираться в небольшие отряды для борьбы с несправедливостью; появились разговоры об отправке специальной делегации в Мельбурн, к самому губернатору – сэру Чарльзу Готхэму. Из толпы выделились лидеры движения. Пэт посещал каждое сборище и вдобавок прихватывал с собой Сина. Теперь они отсутствовали в лагере до позднего вечера.

– Ищут себе приключений, – говорила про них Кейт, – они вечно ищут себе приключений…

Но их приключения не шли ни в какое сравнение с моими – о них по крайней мере можно было говорить вслух. Свою же заботу мне приходилось носить в себе, и только Ларри был в курсе дела. Давно, еще когда он вернулся из первой поездки, как-то ранним утром он застал меня в лагере одну и показал мне мельбурнскую газету «Аргус» двухнедельной давности. В самом низу одной из страниц я обнаружила крохотную заметку, от которой у меня похолодело все внутри: «…таверна «Арсенал старателя»… обнаружено тело владельца Вильяма Гриббона. Полиция ведет дознание…»

Не в силах выговорить ни слова, я посмотрела на него, в надежде, что он первым начнет разговор. Протянув руку, он взял у меня газету и бросил ее в костер.

– Я не собираюсь ни о чем тебя спрашивать, – сказал он.

Я замотала головой.

– Все было совсем не так…

Ларри кивнул.

– Я тебе верю, – сказал он.

И больше он меня ни о чем не спрашивал. Приехав из Мельбурна, он был более осведомлен обо мне, чем в день заключения нашего договора. Но к этому времени я уже прочно утвердила свои позиции. Теперь я считалась членом их семьи; я понимала это, и он понимал тоже. Я оказалась словно внутри крепости, войти в которую означало получить надежную защиту и одновременно стать таким же бойцом, готовым в любой момент бороться за ее интересы. Во всяком случае, я сделала бы все, что от меня потребовалось, для любого из Магвайров.

До нас доносился голос Кейт, которая одевалась и говорила о чем-то с Дэном. На Эврике уже начиналось пробуждение. Ларри тихо сказал мне:

– Они ищут в Мельбурне, а не в Балларате. Помни об этом и не волнуйся.

Больше он никогда не говорил со мной об «Арсенале старателя». Разве что случайно, сидя у вечернего костра, я ловила на себе его взгляд – в нем были удивление и немой вопрос. Но вслух он его не высказывал.

Каждый день я по нескольку часов работала в магазине Бена Сампсона на Главной улице, даже если Ларри с Адамом были в отъезде. Я прикрепляла ярлыки к товарам, вела учетные книги, а при необходимости помогала торговать. Я привыкла к Бену Сампсону и в какой-то мере сумела его полюбить – это был кудрявый пожилой мужчина с поседевшими усами, выходец из Иллинойса и, как он любил говорить, «из прилегающих к нему западных районов»; именно тогда я поняла, что колкости, которыми он порой меня осыпает, относятся не только ко мне – так он обычно обращается со всеми, кто ему нравится. Бен Сампсон любил выпить, и поэтому мое присутствие в магазине позволяло ему лишний раз посидеть в баре.

– У нее счастливая рука, – сказал он Ларри, когда тот попытался отговорить его от сложившейся привычки оставлять магазин на меня. – Из всех, кто у меня работал, только она – настоящий прирожденный содержатель магазина. Пусть работает.

Меня это вполне устраивало, а все деньги, которые мне платил Бен Сампсон, я отдавала Кейт. Это была не Бог весть какая сумма, но благодаря ей я каждое утро просыпалась с ощущением радости. Еще со времен работы у Элиу Пирсона я мечтала о независимости. Теперь я вела магазинные дела по своему усмотрению и сама заказывала те товары, которые, по моему мнению, хорошо продавались. Я завела систему специальных заказов на предметы роскоши для некоторых старателей, на различные дамские штучки, о существовании которых не догадывался ни один мужчина. Люди шли ко мне, зная, что я готова выполнить любые их желания; тщательным образом я записывала каждую мелочь, и так же тщательно Ларри и Адам выискивали ее в Мельбурне. Конечно, это стоило лишнего времени, но магазин Бена Сампсона на Главной улице сразу начал набирать обороты, завоевав репутацию места, где можно рассчитывать на хорошее обслуживание.