— Вот как? Тебе такие нравятся?

— А разве он не симпатичный?

— Мне кажется, что такой термос — это дешевка, сделанная где-нибудь в развивающейся стране. Глядя на этот узор, так и хочется сказать, что это неудачная попытка скрыть убогость социализма, — наугад съязвил Фудзио без особой уверенности. — Кстати, ты, я думаю, мастерица заваривать чай.

Рэйко неожиданно громко рассмеялась.

— Да чай я почти и не готовлю.

— Как? Не может быть!

— Дорого же, а я всегда пью чай «оолонг», покупаю большую упаковку по сниженной цене и даже на ней экономлю. Отпиваю одну треть и снова заливаю доверху водой. Если ее поставить в холодильник, то и нет нужды кипятить воду для чая.

— А рис варишь?

— Рис варю. Примерно раз в четыре дня. Оставляю холодным, а потом подогреваю в микроволновой печке и ем.

— Невкусно?

— Согласна. Но так я живу. Дома всегда ела вкусно приготовленный рис, но здесь я уже несколько лет, и не собираюсь возвращаться.

— Разве ты не хочешь вернуться, чтобы увидеть лицо выжившего из ума отца?

— Поскольку он выжил из ума, возвращаться как раз и нет смысла. С ним не о чем говорить, ведь он даже не понимает, кто я такая.

— Да это же отлично, что не понимает, кто ты такая. Похоже, Рэйко не уловила иронии.

— Конечно. Я тоже так думаю, — согласилась она. Прибегнув к довольно глупому комплименту, Фудзио потерпел неудачу в попытке предложить Рэйко приготовить чай. Ничего не оставалось, как самому приготовить чай.

В отместку Фудзио налил чай только себе, сделав вид, что забыл про Рэйко. Хотя в машине Рэйко слышала от него грубости, он не заметил, чтобы они хоть сколько-нибудь ее задели. У него даже возникла идея испортить ей настроение и отправить домой. Однако Рэйко ничуть не обиделась и со спокойным выражением лица сама налила себе чаю. Окончательно убедившись в том, что у этой женщины нет ни деликатности, ни гордости, Фудзио общался с ней, уже не церемонясь.

Фудзио сделал одно интересное открытие. Рядом с жаровней находился маленький розовый холодильник, что было вполне разумно; но рядом с ним стоял небольших размеров сейф.

— Сюда, должно быть, приходят богачи, — заметил Фудзио, кивнув головой в сторону сейфа. Он подумал, что богачи где-нибудь в Идзу могут выложить за ночлег и сто тысяч иен за человека. — Наверное, случалось, что в такой отдельный домик забирались воры, а человек спал раздетый. Или бывали кражи даже со стороны партнеров, которые спят вместе.

— В любом случае, не лучше ли проявить осторожность? Ведь в мире встречаются и нехорошие люди.

Рэйко Суга сказала это с самой серьезной миной, и Фудзио едва удержался, чтобы не прыснуть со смеху.

— Я — бедный поэт, у меня и денег-то нет; если у тебя что-то есть, то лучше, не стесняясь, положить в сейф. У тебя, похоже, водятся денежки.

Он, конечно, сказал это в шутку. Что может быть смешнее, чем два голых человека в комнате, и один из них прячет в сейф ценные вещи. Это юмор, достойный комиксов.

Однако Рэйко шутку не оценила.

— Тогда я, пожалуй, им воспользуюсь, — заявила она.

— У тебя так много денег?! — впервые с изумлением воскликнул Фудзио.

— Не сказать, чтобы много, но я всегда беспокоюсь, если ношу с собой более ста тысяч иен.

— Потрясающе. Я едва ли когда держал в руках сумму в сто тысяч иен.

Фудзио засмеялся, но глаза его оставались холодными, пристально наблюдая за действиями Рэйко Суги.

Та вынула из сумки пухлый кожаный кошелек с батиковой набивкой и, положив его в сейф, спрятала ключ в свою сумочку.

— Ты всегда так предусмотрительна?

— Да как сказать… Я ведь одна живу. К тому же за пользование сейфом отдельная плата не предусмотрена.

Фудзио всегда считал, что любит деньги. Но они не являлись для него таким раздражителем, как секс. Однако именно сегодня чужие деньги, лежащие в сейфе, не давали ему покоя. Причину этого он ясно не осознавал, как, например, и нежелание встречаться с полицией. Причина, видимо, крылась в ощущениях, вызываемых «смутным предвосхищением».

Фудзио предвидел, что когда-нибудь ему, возможно, придется спасаться бегством. Он считал, что нигде не оставил улик, но допускал, что однажды заметит, что какой-то неизвестный стоит на дороге перед его домом; что тогда ему делать? Возможно, тот человек и не будет специально следить за домом Фудзио. Если заранее убедить себя, что его цель — именно ты, можно превратиться в посмешище; ведь, может быть, это хозяйка магазина японских сладостей совершила что-то недостойное, и теперь полиция ищет ее.

Однако если такое все же произойдет, Фудзио придется уйти из дому. В этом случае он, вероятно, сможет выпросить немного денег у матери, но поскольку он убил троих человек, то не скажешь же ей: пожалуйста, дай мне в три раза больше. В такое время лишние сто тысяч иен не помешают. Он был недалек от того, чтобы подобный план возник в его голове.

Однако Фудзио обратился к Рэйко с безразличным видом:

— Ну так чем ты занимаешься, когда возвращаешься из универмага домой? Что-нибудь тебе доставляет удовольствие, какое-нибудь занятие?

— Нет, я ничем особенным не занимаюсь.

— Только мужчинами?

— Ну да. Так, мало-помалу. Вот разве что немного интересуюсь курсами акций, поэтому покупаю и читаю биржевые журналы.

— Превосходно! И какой суммой оперируешь? Миллиона в три?

— Это — в прошлом. Когда хватало такой суммы, можно было и рисковать. А теперь — уже нет. Сейчас у меня акций миллионов напять, наверное.

— Да. Серьезное дело.

— Нельзя сказать, что серьезное. Это же всего пять миллионов — сумма, о которой можно спокойно забыть. Кроме того, если нет денег, которые можно пустить в игру с небольшим риском, то и неинтересно… А господин связан с акциями?

— У моего близкого друга есть биржевой маклер, он сообщает последние новости, а сам я акциями не занимаюсь.

— Почему? Ведь можно с таким удовольствием получать выгоду…

— Существует завещание, которое запрещает это.

— Когда умерли ваши родители?

— Уже пять лет, шестой год пошел. Сначала умер отец, а на следующий год — мать.

— Значит, вам уже не о чем беспокоиться.

Фудзио и сам хотел бы моментально убраться из дома, когда после смерти родителей ему достанутся деньги, и существовать так, чтобы больше никогда в жизни не видеть лица Сабуро. Разумеется, у него не было желания поступиться хоть иеной из собственной доли. Однако женщина, которая говорит просто «ваши родители умерли — и прекрасно», пробудила в душе Фудзио неприятный, обжигающий гнев, словно там закипел свинец.

— Я хоть и кажусь безработным, но родителей почитал. В отличие от тебя.

— Вот как?

— Отец находился в больнице месяц, а мать — полгода, пока не умерла, и я постоянно там ночевал и ухаживал за ними.

— Вы, конечно, хорошо поступали. Но что стало в это время с вашей работой?

— Я — поэт, а стихи можно писать где угодно. Я бодрствовал всю ночь, а когда показались первые лучи рассвета, мой отец умирал. Разве можно найти более высокий момент для создания стихов?

— Я, если не сплю ночь, то на следующий день не могу работать. Так что ухаживать за больными людьми совершенно не в состоянии.

— Не за чужими людьми ведь ухаживать, а за больными родителями!

— Но я ведь и к родителям не испытываю особой привязанности.

— Они к тебе плохо относились, твои родители?

— Да нет, они мне ничего плохого не делали. Даже отправили учиться в гимназию, давали, как принято, деньги на мелкие расходы, только и всего.

— Но когда ты болела, они, наверное, за тобой ухаживали? А когда у тебя бывало подавленное настроение, они, вероятно, беспокоились и спрашивали: что случилось?

— Ну, наверное… Но я почему-то родителей не люблю.

— Видно, тут ничего не поделать. Если говоришь «почему-то», значит, у тебя нет логичного объяснения этой нелюбви. Ты уже законченный эгоист, не помнящий добра.

— Думаю, так оно и есть, — Рэйко отозвалась на эти слова Фудзио без видимых признаков недовольства.