блондину. - Но сейчас мы ее развеселим. Мы сделаем в ее черненьких глазках две маленькие пепельницы”. Блондин хохочет: “Ты остряк, Отто. Но - в другой раз. Лучше поправь ей кепку. Посмешней”. Ладонь Отто бьет меня по голове, еще больше сдвигая кепку на одно ухо и разворачивая ее козырьком набок, наверно, это достаточно забавно, потому что Отто, воротясь на место, криво ухмыляется, блондин тоже расцветает радостью и нажимает кнопку фотоаппарата. Кадр, другой, третий...

“Нет, Отто, - снова вздыхает блондин. - Оживить надо”. Оба задумываются. Муки творчества.

Они стоят шагах в десяти от меня, почти рядом друг с другом. Роскошная цель! Я смотрю на автомат Отто. Спусковой крючок под мой бы палец! Как сладостно смердели бы трупами эти фотолюбители из СС...

Отто замечает мой взгляд, он снимает с себя автомат и медленно разворачивает в мою сторону. Я слежу за каплей солнца на мушке. Блондин вдруг хлопает себя по ляжке: “Слушай, Отто, я придумал!” Дальше не слышу, но вижу: брюнет понимающе кивает, опускает автомат и смотрит на блондина. Тот наводит объектив и командует: “Давай!” Отто поднимает оружие, кружок дула застывает против моих глаз, я жду удара и ударяет тихий щелчок фотозатвора. Еще раз, еще... Отто целит мне в лицо, блондин снимает. Потом поворачивается к приятелю: “Давай сначала. Должно получиться. Мы выберем потом кадр”.

Все повторяется. Отто направляет на меня автомат - блондин снимает. Фотоохота. Они ловят во мне ожидание выстрела. Автомат вверх... вниз... в лицо... вниз... в сторону... в живот... в грудь... вниз... вверх... Фотоаппарат: щелк, щелк... Дело идет, блондин меняет выдержку, сверкает зубами: славные отщелкиваются дубли. “Хватит, Фридрих?” - спрашивает Отто. “Погоди, - говорит Фридрих, - она что-то слишком веселая. Так не умирают. Снимем еще”.

Он вытаскивает коробочку с пленкой и начинает перезаряжать аппарат. А я продолжаю гнать свою память вслед умирающему гетто, и его правда требует не забыть ни тех, кто убивал или способствовал убийству или отворачивался, храня себя, ни тех поляков, кто сочувствовал нам тогда.

Они нашлись! Они громко презирали немцев: “Вояки! Не могут сладить с горсткой евреев!”, они из уст в уста передавали подробности боев, и слухи распускались легендами, в которых немцы и украинцы тысячами гибли в гетто, группа евреев, захватив немецкий танк, выезжала на нем из гетто в город, на территории щеточных фабрик являлась восемнадцатилетняя красавица в белом, еврейская Жанна д'Арк, она косила немцев из пулемета, а ее саму не брала никакая пуля, наверно, благодаря кольчуге.

В эти дни националистические польские газеты писали: “судьба евреев стократ ими заслужена” (“Борьба”, 25.04.43 и май 43 г.), “борьба евреев не имеет ничего общего с Польшей” (“Великая Польша”, 5.05.43), “ликвидация евреев – позитивное явление для Польши” (“Польское государство”, 12.05.43). Газеты более умеренные стеснялись обычного антисемитизма – уж больно ярко горели евреи! - но все же не забывали напомнить полякам о разногласиях между “нами” и “ими” (“День Варшавы”, 23.04.43).

А другие поляки, которых, правда, было гораздо меньше, писали о борющихся евреях: “...их почин не останется без эха. Войдет он в легенду сражающейся Польши, станет общим достоянием польского народа” (“СРН - Свобода, Равенство, Независимость”, 7.05.43) и “Сводку с поля боя [в гетто] следует читать на фронтах сражающегося человечества, чтобы каждый солдат мог гордиться боевым братством с теми, кто с оружием в руках погибает в домах и на улицах варшавского гетто” (“Польша

борется”, 30.04.43).

Националисты убили на улице бундовца Цвиллиха, связанного с подпольем гетто. 22 апреля группа еврейских рабочих подкупила немца-конвоира и выбралась на “арийскую” сторону - тут же банды погромщиков загнали их обратно в горящее гетто.

А другие поляки, презрев смертную казнь, которую немцы сулили за помощь евреям, вывели из гетто и укрыли группу из шестидесяти человек. Другие поляки могли перебросить через стену гетто камень, завернутый в записку: “Из больницы Яна Божьего. У нас есть два свободных места. Товарищ из ПРП”. Они, другие поляки, решились на вооруженную помощь евреям.

Левые подпольные организации ПРП и Гвардии Людовой, едва началось восстание, расклеили листовку “Поляки! Немцы приговорили к смерти последние тридцать тысяч евреев в гетто. Выстрелы слышны в ваших домах. Женщины и дети обороняются голыми руками. Спешите на помощь!”. Они передали в гетто 25 винтовок и несколько тысяч патронов, они закупали для БОЕ оружие на “арийской” стороне, они внедряли своих людей в дома по соседству с гетто, чтобы помочь беженцам оттуда, они, наконец, 20 апреля убили четверых немецких пулеметчиков из оцепления гетто, а двадцать второго диверсиями на железной дороге на два дня затормозили вывоз евреев, схваченных в гетто. Не обошлось без жертв: 21 апреля при попытке переправить в гетто оружие немецкий патруль застрелил Эдварда Бониславского, 22 апреля двадцать пять гвардистов, атаковавших немцев снаружи гетто, были все схвачены и расстреляны.

Ввязалась в дело и АК (Армия Крайова), хотя хватало в ней антисемитских настроений, хотя верховное ее руководство - польское эмигрантское правительство в Лондоне и его варшавская Делегатура - не торопилось воевать. БОЕ просила помощи оружием у Делегатуры еще 21 апреля. 27 апреля - новый призыв: “Уже восемь дней варшавское гетто в огне борьбы. Героическая и одновременно трагическая борьба варшавского гетто вызывает уважение и изумление всего сознательного польского общества... Но до сих пор со стороны военных деятелей подпольной Польши выражения симпатии к борющемуся гетто не нашли конкретного воплощения... никакой, даже самой минимальной помощи боеприпасами или боевой техникой гетто до сих пор не получило. Сейчас, в последние минуты, в огне неутихающих пожаров, при канонадах ночных атак, снова обращаемся к вам с горячей просьбой немедленной военной помощи...”. Чем ответила Делегатура?

Я стою у стены, искореженной взрывом, мне отсюда не заглянуть в Архив Делегатуры, в папку номер 458, не прочесть на страницах 302 и 353-5: “в период восстания в гетто командующий военными силами варшавского округа послал воюющему гетто солдатский привет” и “премьер Сикорский и представитель правительства в стране выразили свою солидарность”. Я этого не читала, зато я читала в подпольных газетах Делегатуры, что помощь евреям “сейчас невозможна” (“Борьба народа”, 1.05.43), что Варшава хотела бы помочь евреям, но “холодный разум удерживает нас... Наш час еще не настал” (“Голос труда”, 6.05.43).

Но был в АК генерал Антони Хрусцель по кличке “Монтер”, были командиры Иозеф Рыбицкий (“Анджей”) и Франтишек Непоколчицкий, они решились включить отряды АК в восстание евреев как только оно начнется. 19 или 20 апреля люди капитана Иозефа Пшенны, поддержанные евреями-гранатометчиками из-за стены гетто, ведя бой с немцами и польской полицией, взорвали мину на улице Бонифратерской в нескольких метрах от стены, раскупорив ее проломом. Иозеф Вилк и Эугениуш Моравский оплатили своими жизнями этот лаз для евреев.

22 апреля бойцы офицера АК Венчковского (“Рышарда”) напали в одном месте на немцев, в другом - на литовский конвой схваченных евреев, которые, пользуясь суматохой боя, сбежали на “арийскую” сторону.

Сообщения о гетто ушли по тайным польским радиоканала в Англию, чтобы вернуться в Польшу 22 апреля передачей польской эмигрантской радиостанции “Свит” (“Рассвет”): “Героическая борьба гетто продолжается... Еврейские боевые группы проявляют великое умение воевать и огромную отвагу, ...инженер Михал Клепфиш пал героической смертью на поле славы”.

Как мы были благодарны и за дело и за слово! Анелевич двадцать третьего писал на “арийскую” сторону нашему представителю Цукерману о своих “чувствах признательности и удовлетворения”.

В том же письме: “Не имею известий о положении на фабриках Шульца и Тоббенса... Фабрика щеток горит третий день. Нет связи с группами”.

Война. С двадцать первого апреля бои охватили почти все гетто.