– Доказывая?- спокойно переспросил Майкл.

– Да ничего не доказывая. Доказывая, что у каждого, а я имела в виду себя – своя цена. Доказывая, что легче полюбить самого угнетенного и обездоленного в мире, если тебя саму никогда не любили. Меня это испортило. Мужчина сказал мне: «Я тебя люблю». А я заставила его повторить это великое множество раз. И вот из-за этого я чувствовала себя много выше тех, кого не любили до тех пор, пока сегодня не поняла, насколько выше меня те, кто любим и всё ещё любит. Забудь об этом, Майкл. Я опять все усложняю. Но я понимаю, что я имею в виду.

Она взглянула прочь, неизвестно куда, но мимо него, а Майкл, посмотрев на неё, вдруг увидел её отчетливей, чем когда-либо. Он увидел и её большой рот, и совершенно неправильный нос, и глаза, которые не лучше сочетались со всем остальным, чем рот, нос или кожа. Он увидел её чёрные волосы, падавшие наискосок через опущенную шею и даже её любимое платье, серое и неприметное, но столь тщательно всплывшее в памяти, что можно было рассмотреть изгибы швов и то, что сзади не хватает пуговицы. Всё ещё – никакой жалости, никакой жиденькой печали, но чувство, от которого вот-вот выступят слезы, чувство, которое вряд ли можно выразить словами, не уничтожив его. Но он попробовал, ибо он был Майкл Морган и не доверял чувствам, которых невозможно поведать.

– Я тебя люблю, – сказал он.

Это сорвалось с его губ необдуманно и прозвучало весьма неважно. Он слишком подчеркнул «я», и слова его прозвучали агрессивно-покровительственно. Он понимал, как неуклюже это должно показаться Лоре.

– Не совсем так, – сказала она немного печально. – Моя мама это примерно так говорила. Я не хочу, чтобы меня защищали, Майкл.

– Я люблю тебя, – сказал он снова. И на этот раз прозвучало лучше. – Я. Я самый. Майкл Морган. Не твоя мама. Я тебя люблю, Лора.

– Мне нравится это слушать. Я бы никогда не смогла привыкнуть к тому, как это звучит. Скажи ещё. Скажи сколько хочешь раз.

Он собирался сказать это снова, но тут же опомнился.

– Ты имеешь в виду, что я могу это повторять, сколько захочу, но ты мне не поверишь.

– Майкл, ты меня не знаешь. Ты никогда меня по-настоящему не видел. Если бы мы оба были живы и как-нибудь встретились на улице или ты бы пришёл ко мне в книжный магазин что-нибудь купить, так ты бы на меня второй раз не взглянул. Если бы нас представили друг другу на вечере, ты бы пожал мне руку и сказал: «Рад познакомиться, мисс Хм…» и забыл бы обо мне, прежде чем договорил. Ты – пылкий человек, ты привык, чтобы тебя любили, а теперь ты одинок. Не упражняйся на мне. Не говори, что ты меня любишь, потому что это – часть настоящей жизни, когда кого-то любят. Это не воскресит тебя к жизни, да и для меня это не сделает смерть сколько-нибудь легче.

«Забавно, – подумал он. – Мы здесь сидим и беседуем об эмоциях совершенно неэмоциональным тоном, словно два соседа, извлекшие для себя всё, что только можно, из сплетни, дошедшей до них из четвёртых рук. А можем ли мы что-то чувствовать – мы, мёртвые? Или это – тоже воспоминание в результате усилия? Если она меня полюбит, буду ли я счастлив? А если нет – огорчит ли это меня? Почувствую ли я вообще какую-то разницу?»

– Я бы узнал тебя, – сказал он. – Я бы увидел тебя разок, познакомился бы с тобой, женился бы, и мы бы долго прожили вместе ещё до того, как кончился бы вечер.

– А что бы ты мне сказал? – спросила Лора. – «Дорогая мисс Дьюранд, я буду любить вас, пока я жив». А что ты мне теперь скажешь?

– Я буду любить вас и каждый день после моей смерти, много их будет или мало. До тех пор, пока в состоянии буду помнить, что такое любовь, я вас не разлюблю.

– Каждый день после моей смерти, – негромко повторила Лора. – Их не так уж много и осталось, Майкл. Наши души как порванные карманы – подумай обо всём том, что мы позабыли и забываем каждую минуту. Почему о любви надо помнить сколько-нибудь дольше, чем о других вещах?

– Потому что она нам больше нужна, – сказал он. – Потому что без неё у нас вообще ничего не останется. Любя друг друга, мы дольше продержимся, прежде чем забудем, что вообще когда-то жили. Пока мы знаем, что мы любимы, это ненадолго делает нас почти людьми.

– Совсем ненадолго, – вздохнула Лора. – Разве это того стоит? Разве стоит любовь усилия, чтобы не уснуть, пока не выкуришь сигарету и не прослушаешь ещё одну пластинку? Если это не может продолжаться достаточно долго для того, чтобы мы полюбопытствовали, а не может ли продолжаться ещё дольше, если бы мы знали, когда и как оно должно закончиться, так что в этом хорошего? Я устала надеяться, я устала перебирать упущенные возможности встречи с кем-то. Тот, кто трясет кулаком пред лицом богов, потеряет руку. Пусть всё будет, как оно будет, и оставь меня в покое.

Тележка с мороженым наполнила город своим нелепым звоном, но только несколько ребятишек выбежало на улицу, потому что было ещё слишком рано для мороженого. Вдалеке на стройке закашляла и зафырчала паровая дрель, а через решетки в тротуаре слабо донёсся визг поезда метро на крутом повороте. «Уже должна наступить жара», – подумал Майкл, поскольку большинство окон, которые он видел, были отворены, а строительные рабочие поснимали рубашки.

– Ничто в конечном счете не стоит усилий, – сказал он Лоре. – Ведь каждый когда-нибудь умрёт, и ничто и мире никого не избавит от смерти. Ничто не вечно. Кое-что продолжается дольше, чем живёт большинство людей, но всё равно исчезает. Исчезают надежда и желание, удивление, страх и нетерпение. Любовь остается ещё на несколько минут – и всё. Минуту, месяц или час. Спичка горит до тех пор, пока не обожжёт пальцы, и тогда гаснет. И вот – ты снова во тьме и трёшь одну о другую две маленьких палочки. Но это – последний раз. Последний огонёк. Больше света уже не будет. Никакого. И никакого шума передвигаемых вещей или укладывающихся спать животных. Только наши одинокие несоприкасающиеся сущности, а вскоре – даже этого нет.

– Тогда будем сидеть в темноте, – сказала Лора. – Сидеть и ждать.

– Чего ждать? Ничто не придёт. Боже мой, да мы целую жизнь провели в ожидании – и ты, и я. С чего бы чему-нибудь прийти к нам теперь, если оно раньше не приходило? Существует только это, только этот жалкий набросок любви, который удержит нас от бессмертия ещё некоторое время. Ты готова стать мудрой, Лора? Я – нет. Я бы скорее ещё день полюбил, а затем стал мудрым, даже если любовь только и значит, что говорить: «Я люблю тебя», как я сейчас говорю.

Воробей спорхнул откуда-то и приземлился на стене. Лора протянула руку, чтобы погладить его пёрышки, а когда рука прошла сквозь птичку, попыталась снова. Девушка совершала это бесполезное движение опять и опять, пока птичка не улетела.

– Это – всё, на что мы можем рассчитывать, – сказала Лора. – На таких условиях нам хоть что-то достанется.

– Вот и всё, что есть. Вот и всё, что когда-либо было.

– И я бы сразу согласилась, – сказала Лора, – пока я была жива. Если бы меня любил мужчина, я бы себя уговорила его полюбить, и некоторое время спустя я бы его очень серьезно любила. Теперь я не могу этого сделать, Майкл, это глупо звучит даже для меня и по-идиотски гордо, но я не полюблю тебя только потому, что я тебе нужна. Я хочу, чтобы ты любил женщину пусть лишь то недолгое время, что нам отпущено, но надо, чтобы она была Лорой. Я понимаю, немного поздно ставить такое условие, но я не буду любима только потому, что, глядя на меня, ты видишь смерть у меня за плечами.

– Тогда почему ты пыталась заставить того каменного мальчика полюбить тебя, оттого что он был одинок? – насмешливо спросил Майкл. – Почему ты ему сказала, что у него нет никого, кроме тебя?

Он снова увидел, как быстро и болезненно дрогнул её образ, прежде он видел это раз или два, но не вспомнил.

– Это – другое дело. Я не хотела, чтобы он меня полюбил. Я хотела, чтобы он поговорил со мной и попросил меня побыть с ним немного. Но я хотела быть ему нужна.

– Вся любовь – это зарифмованная нужда, – сказал Майкл. – Ты мне нужна. Ты была мне нужна, когда я был жив. Где же, чёрт возьми, ты пропадала? И теперь ты мне нужна, и ты здесь, и я тебя люблю. Я самоуверен, как бедный ненасытный Гарри. Я хочу делать тебе подарки и смотреть, как ты им радуешься, а это уже предел самоуверенности. Я не могу с тобой торговаться, Лора. Я оставил дома все свои зеркала и бусы. И всё, что я могу тебе дать – это моё желание. Я приму всё, что ты сможешь мне дать, и я буду доволен. Я люблю тебя, Лора.