– А я люблю тебя. Не хочешь ли пойти прогуляться? Город может умыться, поесть и поработать и без нас.

– Нет, – сказала она. – Давай побудем здесь ещё немного. У нас есть время.

Ворон подлетел откуда-то сзади, и они улыбнулись, когда услыхали резкое хлопанье его крыльев. Он приземлился между ними на стене, отдышался и сказал:

– Я тебя повсюду ищу, Морган.

– Я был здесь, – сказал Майкл.

– А я носился туда-сюда по всему треклятому кладбищу. Ребек сказал, что ты, возможно, сидишь здесь.

– А, новости о суде, – догадалась Лора. – Суд закончился.

– Закончился, – Ворон опустил взгляд и заскреб клювом в пространствах между кирпичами, где вспучился раствор.

– И как он прошел? – спокойно спросил Майкл. – Что с Сандрой?

– Сумасшедший суд, – пробормотал Ворон, не поднимая глаз. – Самый бредовый суд, о каком я когда-либо слыхал.

– Она победила, – сказала Лора. – Победила, верно? И её отпустили.

– О, дорогая, – сказал Майкл. – Ты вроде как и не должна бы думать о судах, как о победе или поражении. Идея такова…

– Её освободили, – хрипло сказал Ворон. – Сочли невиновной.

– И хорошо. Я бы не хотел, чтобы с Сандрой случилось что-нибудь дурное. Было бы несправедливо убивать её.

– Морган, ты не усек главного, – Ворон избегал встретиться с ним взглядом. – Они рассуждают так: если не она тебя убила, значит – ты сам. Самоубийство. Её адвокат сказал, что ты пытался подстроить так, чтобы её обвинили. И вот теперь парочке ребят дано распоряжение выкопать тебя и перенести в другое место. Потому что ты – католик, и так далее…

Лора коротко и пронзительно вскрикнула и тут же умолкла.

– Лора, – сказал Майкл. Он отвернулся от Ворона, чтобы поговорить с девушкой, но, назвав её имя, ничего больше не сказал.

– Это был сумасшедший суд, – повторил Ворон. – Я рассказал обо всем Ребеку, и он тоже так думает.

ГЛАВА 12

– Все дело в бумажке, – сказал Ворон. – Они нашли тот самый листок.

– Какой листок? – спросил мистер Ребек. Все четверо сидели на маленьком пригорочке, с которого открывался вид на могилу Майкла Моргана. После того, как туман испарился, погода стала довольно солнечной, но было прохладно и дул ветер. Как раз такого рода дни мистер Ребек всегда любил.

– Бумажка, в которую был завернут яд, – спокойно сказал Майкл. – Теперь я помню.

– Ага, – сказал Ворон. – Видишь ли, у них был тот обрывочек, свернутый фунтиком. Только на нём не оказалось ничьих отпечатков пальцев, и вот, как об этом рассказывают газеты, её адвокат прошёлся по всему дому, пытаясь найти этот лист, буквально всё вверх дном перевернул.

– Под промокашкой у меня на столе, – Майкл казался очень спокойным. – Я положил её туда для надёжности. Я её собирался выбросить, но, видимо, был слишком пьян. Так когда они придут?

– Не знаю. Теперь уже довольно скоро.

– Я не понимаю, – вмешался мистер Ребек. – Почему бумажка оказалась так важна?

– На ней написан его почерком ряд цифр, – пояснил Ворон. – Насчёт самих цифр я не всё запомнил, потому что главным оказался почерк.

Майкл сидел рядом с Лорой, скрестив ноги – в той же позе, в какой она его впервые увидела. То и дело он поворачивал голову, чтобы взглянуть на неё и улыбнуться. Она сидела совсем тихо, устремив взгляд на длинную, усыпанную галькой дорожку, по которой, вот-вот придут те двое. Майкл не обращался прямо к ней, а она вообще ничего не говорила.

– Цифры имели отношение к дозам, – сказал он. – Главное в такого рода зельях – то, что если вы приняли слишком мало, случится всего-навсего расстройство желудка, а если принять слишком много – вырвет. Как от рвотного. И нужно точно знать, сколько принять. Я посмотрел в библиотеке и записал себе на бумажке. Затем, когда понадобилось в чем-то хранить яд, я оторвал уголок, а остальное положил под промокашку, потому что спешил. И бросил яд в свой стакан, когда мы с Сандрой вместе пили перед тем, как отправиться спать. Теперь я это помню, – внезапно он поднял голову. – Кажется, я что-то слышу. Машина.

Лора взглянула на него и собиралась вроде что-то сказать, но промолчала. Они сидели молча, вслушиваясь в шипящее перекатывание гальки, рассыпающейся из-под шин, в рокот мотора и шум голосов, ожидая, когда из-за поворота вынырнет широкий нос и ухмыляющаяся серебристая пасть радиатора. Мистеру Ребеку хотелось взять за руку Лору или положить ладонь на плечо Майклу, но, увы, он не мог. Он обнаружил в носке дырку и просунул в неё палец, наблюдая, как дырка увеличивается.

Они ждали, но ничего не происходило. Слышался только треск кузнечиков.

– Ничего, – сказал Майкл. – Должно быть, я перенервничал.

– Не могу вообразить, чтобы ты оказался самоубийцей, – почти изумлённо сказал мистер Ребек. – Я и теперь не могу себе этого представить всерьёз.

– Я тоже, – сказал Майкл. – Ни тогда, ни теперь. Это трудно объяснить, но я так и не понял, что собираюсь кончать с собой. Не так это было, как мы представляем себе сознательные действия – когда планируешь, живёшь с этим, просыпаешься утром и говоришь: «Ещё через два дня я приму яд и умру». Для этого требуется что-то такое, что мне несвойственно. Даже когда я высмотрел смертельную дозу и записал её, это было, чёрт побери, всего-навсего интеллектуальное любопытство. Что-то такое, что уместно вставить, если возникнет пауза в разговоре. Но не могу вспомнить, чтобы я когда-либо говорил себе: «Послушай, ведь ты больше не хочешь жить. Ты собираешься покончить с собой как можно скорее и разделаться со всем этим». Никогда я такого не говорил.

Он снова взглянул на Лору.

– Думаю, именно этого Лора никак не может мне простить. Она хочет, чтобы самоубийцы были честны сами перед собой – выбирали смерть и храбро искали её. Я этого сделать не мог. Я не был достаточно храбр или достаточно честен. Лора во мне разочаровалась. Вполне понятно.

– Вовсе не так, – сказала Лора. Она не повернула головы. – Я не имела права кого бы то ни было просить быть честным. Вовсе не так. Но оставить свою смерть на пороге своей жены, так умереть, чтобы это и ей угрожало – не знаю, право, что и думать. Если бы знала, так сказала бы.

– Да. Нехорошо вышло.

Ощутив необходимость коснуться чего-то живого, мистер Ребек протянул руку и погладил черные перья Ворона. Птица вздрогнула, но не шарахнулась, и мистер Ребек оставил руку на пыльных перьях. Он чувствовал, как бьётся сердце Ворона.

– Может быть, он не знал? – предположил мистер Ребек. – Мы делаем так много разных вещей, так и не поняв, что мы их сделали. Он не подумал, что Сандру обвинят в убийстве.

Майкл покачал головой.

– Подумал. И всё-таки, спасибо вам, – больше он ни на кого из них не глядел, не смотрел и на дорогу. Казалось, будто он с огромным интересом изучает белое облако, походящее по форме на лошадиную голову.

– Я знал, – сказал он. – Здесь по-настоящему нет обходного пути. Я чувствовал, что Сэнди довела меня до самоубийства, и что было бы только справедливо, если бы она пострадала. Смешно, что я так горячо верил в справедливость. Я всегда начинал свой курс истории, сообщая студентам, что если они рассчитывают услышать серию киносценариев, где хорошие ребята в конце побеждают, они могут сразу отправляться домой. Потому что хорошие ребята не только не побеждают, их вообще не было.

– И студенты должны ходить в колледж, чтобы это выучить? – спросил Ворон. – Чёрт возьми, да птицы узнают это ещё до того, как поймут, что они – птицы.

– Люди тоже узнают, – сказал Майкл. – Но это их несколько беспокоит, и они предпочитают избегать данной темы в целом. Я обычно говорил в аудитории: «Справедливости нет. Справедливость – это концепция, созданная людьми, инородное тело во вселенной. Тигры не поступают ни справедливо, ни несправедливо, когда, к примеру, убивают козлов или людей. Не существует такой вещи, как абстрактная справедливость. Существует такая вещь, как закон. Разница должна быть очевидна». Это – старая песня, отнюдь не Морган её сочинил, но студентов она всегда впечатляла. – Лора ничего не сказала, и Майкл вздохнул. – Что ж я могу тебе сказать, Лора? Что я перепутал справедливость и месть? Люди их здорово путают, и так было всегда. Это – не оправдание. Я никогда не допускал, что думаю, будто моя жена должна умереть из-за того, что вызвала мою смерть, но идея была именно такова. Это казалось вполне справедливым.