- Какой срок, по-вашему, требуется? - спросил я его.

- Трудно сказать. Все зависит от Генерального штаба и наркомата путей сообщения.

- В какое положение попадем мы, если так будем отвечать Ставке? - сказал я, рассмеявшись.- Да разве так можно вести войну!

Однако генералы и офицеры - артиллеристы, присутствовавшие при докладе, стали поддерживать предложение Векилова.

Нужно было так закончить это импровизированное совещание, чтобы все уверовали: есть и другое решение.

Генерал Векилов был активным участником первой мировой войны. Я обратился к нему:

- Чем вы били немецкую артиллерию в прошлую войну? Ведь основной пушкой в русской артиллерии была тогда прославленная трехдюймовка. Вот вы, товарищ Векилов, и теперь помогите организовать борьбу с итальянской артиллерией, кстати сказать, являющейся далеко не передовой, с помощью сосредоточенного огня наших 76-миллиметровых пушек, имеющих достаточную дальность и неплохую гранату с фугасным и осколочным действием. Навалитесь на каждую батарею противника одним - двумя артиллерийскими дивизионами этих пушек! А когда прорвем оборону, посмотрим результаты нашего артиллерийского огня. Я убежден, что мы будем свидетелями полного разгрома артиллерии противника. Предлагаю немедленно внести необходимые изменения в планы, таблицы огня и графики артиллерийской подготовки!

Впоследствии Векилов и другие, генералы не раз вспоминали, что это решение произвело тогда на присутствовавших сильное впечатление. Векилов, пока был жив, много раз рассказывал, как артиллеристы, расходясь после этого совещания, решили реабилитировать нашу трехдюймовку.

Указания были полностью проведены в жизнь, и впоследствии все убедились, как досталось итальянским батареям от нашей артиллерии дивизионного типа.

Ставка настаивала на сокращении сроков подготовки операции. Но эшелоны с войсками и транспорты с вооружением, боеприпасами, горючим, продовольствием запаздывали.

Все наши просьбы перенести день наступления были тщетны. 3 декабря мы с Н. Ф. Ватутиным получили директиву Ставки: "Готовность операции к 9 декабря. Занятие исходного положения в ночь на 10 декабря. Начало операции 10 декабря... Координацию действий обоих фронтов по подготовке операции и проведению ее возложить на генерал-полковника артиллерии тов. Воронова".

Мы понимали, почему нас так торопят. В районе Котельникова шли ожесточенные бои с группой Манштейна. Но, несмотря на все наше желание помочь соседям, мы, не обеспеченные многим необходимым, не могли рисковать. Ставка вынуждена была перенести начало операции на 16 декабря.

Накануне наступления меня больше всего занимал не столько прорыв вражеской обороны - в его успехе я был уверен,- сколько ввод в действие подвижных войск, развитие успеха путем ударов по открытым флангам обороны противника и систематическое "сматывание" этих флангов. Развитие успеха должно было выполняться в максимально высоких темпах с тем, чтобы как можно скорее два наших участка прорыва превратились в общий фронт наступления на возможно большем протяжении.

Я вызвал к себе командиров четырех танковых и механизированного корпусов, чтобы уточнить полученные ими боевые задачи по развитию успеха и выяснить неотложные нужды.

Мне понравились доклады командиров корпусов. Они хорошо разработали планы действий. Но каждый из них, касаясь боевой готовности своего соединения, непременно жаловался на недостаток тары под топливо и требовал увеличения заправок горючего. Особо нажимал на это заботливый командир 24-го танкового корпуса генерал В. М. Баданов. Конечно, он не мог предположить, что его танки первыми перейдут на итальянское горючее.

- Напрасно вы так усиленно концентрируете свое внимание на таре и увеличении заправок горючего,- ответил я.- Вы же хорошо понимаете, что в эти считанные дни невозможно удовлетворить ваши просьбы. Тем не менее, вы должны решить поставленные задачи и сразу же в ходе наступления перейти на снабжение трофейным горючим. У врага вы можете разжиться и необходимой тарой.

- Так и сделаем! - заверил командир 17-го танкового корпуса генерал П. П. Полубояров.

Немало встреч в те дни состоялось с генералами и офицерами военно-воздушных сил. Конечно, особое внимание было уделено авиационной поддержке наших танковых и механизированного корпусов во время ввода их в прорыв и действий в оперативной глубине противника.

Утром 13 декабря Ставка сообщила: 2-я гвардейская армия на Юго:3ападный фронт не прибудет, она поступает в распоряжение командования Сталинградского фронта для использования на Котельническом направлении. Такая силища уходила от нас! Мы лишались оперативного эшелона развития прорыва. Как же вести наступательную операцию без него?

Ставка предложила умело применить все имеющиеся в нашем распоряжении силы и изменить направление главного удара - вместо Ростова взять восточнее. Мне дали понять, что это решение окончательное и обсуждению не подлежит.

Тяжело было сознавать, что подготавливаемое нами наступление сокращает свой размах.

С грустным настроением мы с Николаем Федоровичем Ватутиным склонились над оперативной картой. Рука не поднималась начертить стрелу, обозначающую новое направление главного удара двух фронтов. Но приказ должен быть выполнен. Звонки из Москвы следовали один за другим. В Ставке и Генштабе нервничали. Обстановка на Котельническом направлении оставалась тревожной, и Москва требовала скорее начать наступление на среднем Дону, нанести удары по тылам немецкой группы армий "Дон", ее аэродромам и резервам.

"Матч состоится при любой погоде"

В ночь на 16 декабря пришлось работать особенно напряженно. Звонки не давали покоя, да и сам частенько обращался к телефону, чтобы лишний раз убедиться, предусмотрены ли все мелочи и детали наступления.

Рассветало медленно. Плохая погода могла снизить эффективность нашего артиллерийского огня, помешать боевой работе авиации. Разговаривая по телефону с кем-то из генералов, я услышал вопрос: "Что будем делать, если начнется снегопад?"

- Матч состоится при любой погоде! - ответил я.

Артиллерийская подготовка началась в густом тумане. С наблюдательных пунктов ничего не было видно, но во вражеском расположении стоял сплошной, несмолкаемый гул от разрывов наших снарядов и мин.

Первые минуты артподготовки, особенно в таких "слепых" условиях, всегда вызывали у меня сильное волнение и опасения - не откроет ли противник ответный артиллерийский огонь по нашим войскам? На этот раз вражеская артиллерия молчала.

Началась атака пехоты и танков.

Завязался бой на плацдарме, на этом маленьком "пятачке".

Когда наши танки ворвались на передний край обороны противника, они вдруг стали подрываться на минах. Оказалось, что здесь в ряде мест мины лежали как бы в три этажа: первый был положен итальянцами еще в летних условиях, второй в осенних, а третий - с началом зимнего периода.

Потери в танках, конечно, сказались на действиях пехоты. Бой стал принимать затяжной характер. Выяснилось, что оборона противника здесь оказалась намного глубже, чем мы предполагали. Наша артиллерия и авиация напрягали все свои силы, чтобы надежно обеспечить прорыв.

С утра, пользуясь туманом, бомбардировщики смело летали над боевыми порядками врага без прикрытия своих истребителей, которых у нас недоставало. Командующий 17-й воздушной армией, действовавшей на данном направлении, генерал-лейтенант авиации С. А. Красовский решил прикрывать свои бомбардировщики штурмовиками. Его инициатива была одобрена.

В воздухе все шло благополучно. Противник долго не мог догадаться, что за самолеты ходят вместе с бомбардировщиками и прикрывают их своим пушечным огнем. Во второй половине дня, когда туман стал быстро рассеиваться, в воздухе появились истребители противника и сбили четыре наших самолета-штурмовика. С этого момента наш вынужденный эксперимент оказался полностью исчерпанным. Генерал Красовский сразу же дал команду прекратить сопровождение бомбардировщиков штурмовиками и вместо них послал истребителей. Но в этот момент, к сожалению, нашлись люди, которые хотели обвинить С. А. Красовского в неправильном использовании авиации в бою и гибели четырех самолетов. Мне пришлось вмешаться и защитить генерала от несправедливых обвинений.