Последующее успешное наступление войск Донского фронта подтвердило правильность принятых нами решений.

Подготовка операции, получившей название "Кольцо", шла полным ходом. Однажды мне привелось быть на командном пункте 57-й армии, у генерала Федора Ивановича Толбухина.

Погода была ясная, с очень хорошей видимостью, На фронте стояла тишина. Вдруг мы услышали вдалеке шум немецких авиационных моторов, а вскоре увидели на высоте около 3000 метров приближающуюся с юго-запада девятку транспортных самолетов противника Ю-52, медленно летевших немного в стороне от командного пункта. "Юнкерсы" шли без прикрытия истребителей. Немедленно было приказано двум ближайшим зенитным дивизионам открыть по ним огонь и не допустить самолеты к окруженной вражеской группировке. Огонь открыли с опозданием, и ни один "юнкерс" не был сбит. Наши истребители прибыли лишь тогда, когда самолеты противника уже приземлились в кольце врага. Моему возмущению и негодованию не было предела. Тут мне под горячую руку попал начальник ПВО, Я изрядно отругал его за плохое наблюдение за воздухом и оповещение, за низкую боевую готовность зенитной артиллерии и истребительной авиации и, конечно, за плохое управление и руководство всеми этими средствами. Отдал категорический приказ организовать надежную блокаду окруженного противника с воздуха. Я был настолько взвинчен в эту минуту, что предупредил генерала: если он не добьется резкого перелома в боевой готовности и высокой результативности всех средств ПВО, от его звания генерал-майор останется только майор. Впоследствии я много раз ругал себя за эту несдержанность, тем более,- что генерал быстро исправил ошибку, развил кипучую деятельность и сумел организовать настоящую блокаду окруженных немецких войск с воздуха. Вскоре гитлеровская транспортная авиация стала, нести большие потери от огня нашей зенитной артиллерии, вовсе прекратились ее дневные полеты. Одиночные транспортные самолеты противника летали теперь только с наступлением сумерек и до рассвета, сбрасывая грузы на парашютах.

31 декабря я доложил в Москву: "Работа по подготовке "Кольца" продолжается полным ходом... Частями тов. Рокоссовского за последние шесть дней захвачено несколько важных командных высот, обеспечивающих артиллерии хорошее наблюдение и удобное исходное положение для предстоящих действий.

Все попытки противника вернуть высоты отбиваются, успешно нашими частями с большими потерями для живой силы и танков противника.

Командиры и штабы проводят большую работу на местности, войска тоже готовятся".

30 декабря ночью я вернулся с бывшего Сталинградского фронта. Очень хорошо, что Вашим приказом его часть "Кольца" передана тов. Рокоссовскому. Мною на месте тт. Шумилову и Толбухину даны твердые указания. Кроме того, по моему требованию шесть среднекалиберных зенитных дивизионов с прожвзводами переброшены на западный берег Волги для перехвата транспортной авиации противника, идущей через фронт 57-й армии на высотах вне досягаемости малокалиберной зенитной артиллерии.

Приняты меры по упорядочению службы воздушного наблюдения и оповещения. Увеличено количество засад истребителей и приближены аэродромы истребительной авиации.

Задача усиления воздушной блокады окруженных выполняется еще плохо. Самолетов сбиваем мало. Временами немцы наглеют и посылают транспортные самолеты даже без прикрытия истребителями. Нами предусмотрен маневр противовоздушных средств. Выработан план изнурения противника ночью и днем авиацией и другими огневыми средствами.

Ведется активная разведка всех видов, ежедневно берутся пленные, перебежчиков же очень мало, единицы.

Времени осталось немного. Прошу приказать как можно скорее доставить сюда средства усиления, эшелоны с пополнением и транспорты с боеприпасами - все, что отпущено для Рокоссовского и Еременко для "Кольца". Я говорил и писал тов. Хрулеву, но пока все идет очень медленно и прибыло сюда очень мало. В этом вопросе прошу помощи.

Тов. Еременко теперь перебросит всю авиацию для действий на юго-запад. Рокоссовский имеет мало истребителей для воздушной блокады. Прошу Вас усилить "Кольцо" истребительной авиацией".

Войска Донского фронта в следующие дни продолжали бои местного значения, стремясь захватить высоты, имеющие тактическое значение. Бои были неудачны. Это казалось странным и непонятным.

По данным штаба Донского фронта, у противника на ближайших высотах находилось лишь боевое охранение, а передний край главной полосы обороны располагался глубже, на следующей гряде высот. Почему же наши части не могли сбить хотя бы боевое охранение?

Неудачи раздражали. Командование одной из наших армий готовилось провести еще одну решительную операцию по захвату высот, но уже со значительно большими силами и с широким привлечением огня артиллерии: ведь нельзя оставлять боевое охранение противника там, откуда хорошо просматривалось расположение наших войск. Вот почему я одобрительно отнесся к этой новой решительной попытке овладеть высотами.

Вечером мне доложили, что сбит немецкий транспортный самолет.

Он упал в расположении наших войск. Под грудой его обломков было подобрано около 1200 писем немецких солдат и офицеров, находившихся в "котле" окружения. Среди этих писем оказалось и письмо генерал-лейтенанта фон Даниэльса, командира 376-й немецкой пехотной дивизии, адресованное жене в г. Штеммен. Оно было написано на служебном бланке. Рядом с полным титулом генерала стояла дата: 30 декабря 1942 года. В этом письме говорилось:

"Моя любимая! Сегодняшний день уже с 3 часов утра начался очень неспокойно. Русские всю ночь усиленной разведкой прощупывали все участки и в различных местах ворвались в нашу главную линию обороны. Теперь это лоскутное сооружение снова восстановлено, где можно было заткнуть - закрыли, а другие остались открытыми. К счастью, наша артиллерия стреляет так отлично, что этим многое было компенсировано. Я распорядился о двух особенных огневых налетах в 10 и в 13 часов с тем, чтобы русским отбить охоту от дальнейших атак. Кажется, это подействовало, ибо остаток послеобеденного времени прошел довольно спокойно.

Атака, начатая вчера в 22.15 вечера 24 танками, первоначально имела желанный успех, но, к сожалению, сегодня утром пехота другой дивизии снова оставила занятые нами позиции якобы в результате русской атаки на эти позиции. В действительности это был только русский разведотряд - и теперь снова такое свинство. Так проходит день за днем, всегда с волнением.

Могут ли быть и будут ли позиции удержаны? Они должны быть удержаны!

Сегодня утром я позвонил начальнику штаба армии Шмидту Билефельду и сказал ему коротко и ясно, что дальше так дело не пойдет. Он пообещал некоторую помощь, которая с сегодняшнего вечера уже в ходу". Дальнейшее содержание письма было семейным и военного значения не имело.

Я был очень благодарен этому немецкому генералу за его болтливость. Стало ясно, что нужно без промедления прекратить всякие попытки с нашей стороны, захватить высоты в полосе действий 376-й пехотной дивизии и отложить всё до дня нашего генерального наступления. Гитлеровский генерал нам подсказал, что мы имеем дело с передним краем главной полосы обороны противника, а не с боевым охранением, как считали до сих пор в штабе армии и в штабе фронта.

Я позвонил по телефону К. К. Рокоссовскому, прочел выдержки из письма немецкого генерала и высказал свои выводы и предложения. Он со мной согласился и тут же отдал приказание прекратить активные боевые действия на этом участке и сосредоточить силы на подготовке к генеральному наступлению.

Позже мне пришлось допрашивать взятого в плен под Сталинградом немецкого генерала фон Даниэльса. Я, конечно, ему не сказал, что имел возможность прочесть его письмо, адресованное 30 декабря супруге. Спросил его только:

- Как, по-вашему, откуда мы могли знать боевой порядок в обороне вашей дивизии? Он, не задумываясь, ответил:

- Путем разведки или шпионажа.

Он не мог и предполагать, что его беспечность, хвастовство, бравирование перед своей женой оказали нам немалую помощь.