Она согласилась, и совместные прогулки участились. Корделии это было приятно. Брюс вел себя безупречно, никогда не допускал фамильярности или властности. И только когда до нее дошло, что это становится важной частью и ее и его жизни, она почувствовала себя виноватой и решила сказать ему о том, что их отношения могут быть только дружескими и не более того.

И когда в следующее воскресенье он предложил пообедать в шикарной загородной гостинице, она засмеялась и легко сказала:

— Брюс, не следует так часто выводить меня, ты меня избалуешь.

— Мне нравится баловать тебя, Корделия, — сказал он серьезно. — Я думал, что наши прогулки тебе нравятся.

Она вздохнула. — Да, но… Брюс, ты интересный, очень достойный человек, но пока мы с тобой дружим, какая-нибудь женщина ждет не дождется, чтобы тебя заарканить.

— Оставь этот покровительственный тон, Корделия, — резко сказал он. — Быть может, я не хочу, чтобы меня хомутали, как ты выражаешься. Быть может, мне доставляет огромное удовольствие чисто по-дружески гулять с тобой.

Она взглянула на него удивленно, но слова его ее не успокоили.

— Конечно, если так, тогда проблемы нет, — сказала она.

Теперь вздохнул он. — Нет, так не пойдет. Надо быть честным. Я хочу большего, нежели дружба, но я готов ждать, пока ты не передумаешь.

— Боюсь, что это никогда не случится, — призналась она. — Все совсем не так просто.

— Ты имеешь в виду… есть кто-то другой? — в его голосе звучало удивление, и она почувствовала, как он пытается определить, в кого же из их окружения могла влюбиться Корделия.

— Не гадай. Этот человек не может быть со мной… и он равнодушен ко мне, — сказала она, а ее сжатые губы и упрямый подбородок дали ему понять, что больше ничего он об этом не узнает.

— Хорошо, я не буду настаивать, — пообещал он. — Может быть, это… иссякнет со временем? А пока тебе нужен друг, и я, если позволишь, займу это место.

Как ни смягчай отказ — он прозвучит грубо, да и одинокие домашние обеды надоели Корделии.

Наступила весна, и поездка за город, где все одевалось молодой листвой, будет приятна. Конечно, идеальнее было бы совершить ее с тем, кого она любила. Корделия подавила вздох, а заодно и пустые мечтания и приготовилась быть приятной попутчицей.

Гостиница была построена в XIV веке в центре старого селения, дремавшего среди яблоневых садов. Брюс и Корделия заняли стол у окна, смотрели на густое цветение, постепенно скрывающееся в сумерках, и он добро улыбнулся ей.

— Довольна?

— Чудесное место, — согласилась она. — Какой глубокий покой!

Они принялись за главное блюдо обеда, когда в зал вошли четверо молодых людей, и в одно мгновение чувство покоя и безмятежности покинуло Корделию. Вновь прибывшими были Ранульф Морнингтон с милой черноволосой девушкой, Алиса и — Гиль.

Великолепный синий костюм делал его глаза еще темнее… а может, их оттеняли белокурые волосы прекрасной Алисы, опиравшейся на его руку… Корделия отвернулась, уткнулась в тарелку, но не смогла побороть искушения еще раз взглянуть на него. И взгляды их встретились, когда он шел за официантом к заказанному столу.

Ранульф приветливо улыбнулся, увидев их. Алиса же не соизволила узнать Корделию. Трое прошли дальше, а Гиль задержался.

— Корделия. И мистер Пенфолд, — сказал он легко. Его голос был естественен и беспечен, словно он говорил со случайными знакомыми. Но давно ли Корделия билась в его объятиях; она живо вспомнила прикосновения его рук и губ, и вновь волна беспощадного желания захлестнула ее, а с ней прихлынула и тоска.

— Хелло, Гиль, — она старалась, чтобы голос ее звучал спокойно и дружелюбно. — Какой сюрприз! Вы здесь частый посетитель?

— Я обедаю в ресторанах от случая к случаю, как и любой другой, беззаботно ответил он и повернулся к Брюсу. — Я хотел позвонить вам в офис и узнать, удалось ли найти в архиве какие-либо новые бумаги отца.

Едва заметная нерешительность возникла в выражении его лица, но Корделия уловила ее. А он еще и нахмурился, вернув себе прежнее, испанское обличие.

— Боюсь, что нет, — ответил Брюс. — Мы искали очень тщательно, и теперь все бумаги Морнингтон Холла, насколько мне известно, находятся у вас. Жаль, что мы более ничем не можем быть вам полезны.

Гиль задумался и выглядел озадаченным, будто что-то очень важное ускользнуло из его рук.

— Ничего, это не ваша вина, — сказал он, пожав плечами. — Пойду-ка я к своим, а то они скиснут от голода.

Корделия старалась не смотреть, как он шел через зал к своим спутникам, но ее глаза помимо воли украдкой следили за ним. Она отвела их, постаралась сконцентрироваться на десертном меню, но тщетно — все ее существо было с ним, она была, как несчастная прирученная голубка.

— Ты мне не говорил, что Гиль что-то разыскивает, — с напускным спокойствием сказала она. — Что ему нужно?

— Не в моих правилах обсуждать с кем-либо дела клиентов, Корделия, но раз он сам упомянул об этом, значит, здесь нет секрета, — ответил он. — Впрочем, я не знаю, какую информацию он ищет. Все, что касается титула, абсолютно законно и не вызывает никаких сомнений.

— Что-то его мучает… — промолвила она, нахмурившись. — Любопытно…

— Что бы это ни было, он не разглашает, а я пришел сюда не для того, чтобы говорить о Гиллане Морнингтоне, — рассердился Брюс. Но, взглянув на Корделию, на ее потемневшие от подавляемых чувств глаза, напряженную, гордую голову и маленькие руки, нервно сжимающие край скатерти, он тихо застонал. — Так вот в чем дело, вот он, тот человек, в которого ты влюблена.

Она ничего не ответила, но ее молчание было лучшим подтверждением его слов.

— Да-да, я всегда это чувствовал, еще в Испании ты не могла оторваться от него, — продолжал он. — Корделия, побереги себя! Он теперь чуть ли не национальная святыня, а такие люди даже в наши времена не женятся на первых встречных.

— Я знаю, Брюс, незачем мне это напоминать, — сказала она, крепко сжав губы.

— Кроме того, похоже, он очень увлечен хорошенькой кузиной, — сказал он, добавляя соли на рану, — их везде видят вместе.

— Брюс, нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом? — попросила Корделия, чье отчаяние грозило выйти из-под контроля. — Может быть, нам уже можно уйти? Я не могу есть, я… я… — она схватила свою сумочку, упавшую под стол, чувствуя, что если не уйдет немедленно, то опозорит себя, разрыдавшись на людях.

Она понимала, что испортила вечер, и в машине извинилась. Но Брюс разошелся. Он еще мог смириться с тем, что Корделия влюбилась в некоего анонима, которого, авось, забудет со временем, но то, что Корделия была без ума от Гиля Морнингтона, очень известного и стоящего вне конкуренции красавца-аристократа, выбило его из седла.

Когда он высадил ее у дома, он не сказал, что позвонит, как говорил обычно, и не пригласил на очередную прогулку. И Корделия почувствовала облегчение. Она давно испытывала неловкость от того, что нехорошо поступает, принимая его любовь и не собираясь отвечать взаимностью.

Кроме того, в последнее время на нее навалились серьезные деловые проблемы, и она боялась, как бы не потерпеть крушения в бизнесе. Неблагоприятная ситуация нарастала постепенно, но она никому об этом не говорила. Рождественское оживление слегка поправило дела, но все же не компенсировало предыдущих затрат и временного ослабления ее деловой активности, когда она ухаживала за умирающим отцом. Так что в целом год был неважным. Ее храбрая попытка открыть кофейню при нынешних обстоятельствах также не помогла покрыть расходы на аренду и на себя. Надвигалась реальная угроза банкротства.

Это и была последняя капля, переполнившая чашу, все разворачивалось как по сценарию, где все было замыслено против нее. Ее отец умер после долгой и тяжелой болезни. В живописи она не продвинулась ни на шаг. Она была глубоко и безнадежно влюблена в человека, который не чувствовал к ней ничего, кроме сильного, но мимолетного желания. И теперь и сама она, и ее дело были на грани краха.