Корделия искренне ответила ей тем же. За холодной сдержанностью Эвелин она ощутила душевное тепло и способность к состраданию.

— Я надеюсь, что год будет действительно хороший, — сказала Эвелин. — Мне по-прежнему не хватает Жиля и всегда будет не хватать. Но, по крайней мере, сейчас я спокойна за благополучие поместья. Гиль сумеет толково хозяйничать в нем. Как ни люблю я Рана, но должна признать, что у него нет и половины тех деловых талантов, какие присущи Гилю.

Мне остается надеяться на то, что Гиль не покинет нас.

— А разве еще остались сомнения на этот счет? — не удержалась Корделия от вопроса.

— Пока что да, — призналась Эвелин, нахмурившись. — Он согласился наследовать титул лорда, но это ведь не обязывает его жить здесь, хотя для благополучия поместья это было бы наилучшим вариантом. Мне кажется, хоть он и не говорит об этом, что львиная часть его сердца по-прежнему принадлежит Испании.

Пусть бы все его сердце там осталось, думала Корделия по дороге домой. Она проклинала себя за то, что в свое время проявила столько старания, завлекая Гиля в Англию. Конечно, он мог бы приехать и сам, привлеченный сюда любопытством и желанием отыскать вторую половину себя. Но ей-то зачем было в это влезать? Им не следовало и встречаться в Англии. Тогда у нее остался бы в памяти мужчина, с которым на краткое время свела ее жизнь, свела в необычном месте… мужчина, который ненадолго увлекся ею. И никакого продолжения не требовалось — ни ей, ни ему.

Но судьба сыграла иначе. Корделия позволила вовлечь себя в водоворот людей и событий, связанных с ним. С каждой встречей его власть над ней возрастала. Так что теперь, даже если удастся порвать с ним и она перестанет его видеть, его уже не вырвать из сердца, не изгнать из своих грез. Да, она влюблена в него, а ведь была уверена, что этому не бывать.

Глава 8

Образ Гиля буквально преследовал Корделию в ту зиму. Местная пресса напечатала фотографии, запечатлевшие открытие фабрики новым лордом Морнингтоном, постоянно сообщалось и о речах, которые он произносил на званых обедах и ленчах. Журналы в глянцевых обложках в разделе светской хроники изображали его танцующим с различными титулованными особами, наследницами древних фамилий и больших состояний. Она узнавала, что он много времени и сил отдавал благотворительности. Между тем, в колонках светских сплетен начали появляться намеки на любовные связи и матримониальные планы этого обворожительного нового члена аристократического общества.

Он себя чувствует, как рыба в воде, подумала она. В конце концов, это у него в крови и прежде дремало в нем, а теперь пробудилось.

Однако некоторые заявления леди Морнингтон, сделанные ею в День бокса, да и оброненные невзначай реплики самого Гиля, а также странно-грустное выражение его сверкающих черных глаз навело Корделию на мысль, что, возможно, он порой чувствует себя аутсайдером, а прошлая жизнь мерцает перед ним, сжимая сердце болью.

Но если это и правда, то он умел надежно скрывать ее от окружающих.

Корделия и сама видела его несколько раз — почти всегда издали. Однажды в Херфорде, где одностороннее движение медленно обтекает исторический центр, он проехал мимо нее в сверкающем автомобиле. Рядом с ним сидела Алиса в пальто с белым меховым воротником, делавшим ее похожей на сказочную принцессу. Усмотрев Корделию, она усмехнулась, и в этой ухмылке сквозил триумф. Гиль же то ли не заметил ее, то ли не подал вида. Она мельком видела его на скачках: на шее у него висел бинокль, и он был увлечен разговором с Ранульфом. Потом на концерте духовной музыки в соборе, где он сидел с другими "отцами города", — в этот раз он одарил ее мимолетной улыбкой, и их взгляды на мгновение встретились поверх чужих голов, но он снова погрузился в музыку и больше не смотрел в ее сторону.

Сердце Корделии приостановилось, а в следующий момент ей не хватило воздуха. Прежде она не верила, что в подобных случаях настигает физическая боль, но тут поняла, что именно так и бывает. Как случилось, что она влюбилась в человека, чья жизнь протекала хоть и параллельно ее, но в совсем ином мире? Гиль никогда не признавался, что любит ее, никогда и не намекал, что смог бы полюбить. Все, что ему было нужно — лечь с ней в постель. Все, что он предлагал ей — это горькое наслаждение быть объектом его желания. Ему, конечно, не нужна ее любовь, он считает, что это — ненужное бремя. Она всегда подозревала, что у него нет способности дарить, которая сопутствует любви. И хотела быть той, что пробудила бы в нем эту способность. Как же ей было больно, что нет у нее возможности добиться этого.

Не бывает большего счастья, чем ощущение себя единственной и неповторимой для того, кого любишь, думала она, но это счастье, видимо, не для нее.

Она старалась с головой уйти в работу, не думать о Гиле, но — напрасно. За кисть она тоже не могла взяться.

Корделия не видела его уже несколько недель, как вдруг однажды в начале весны едва не столкнулась с ним у входа в собор. Он схватил ее плечи, удерживая от падения, и ее сразу же посетило знакомое чувство желания и тревоги, пока она смотрела в его улыбающееся, но бесстрастное лицо. Перед этим она делала покупки и, как это часто бывает, их набралось больше, чем она предполагала, и теперь ее руки ныли от пакетов с продуктами. Гиль сразу взял у нее тот, что потяжелее, и она не успела запротестовать.

— Какую тяжесть вы, женщины, носите, — сказал он мягко. — Господи, почему не взять машину?

— Так получилось. Не ожидала, что будет столько покупок, — оправдывалась она.

— Как! Вы хотите сказать, что вам нужна вся эта снедь прямо сейчас, сегодня? У вас что, прием на двадцать персон?

— Если и так, у меня же нет услужливого Симпсона и его подручных, которые помогли бы мне, — заметила она.

Он высокомерно усмехнулся.

— Вы только скажите — и я вам его одолжу, — предложил он, и, когда Корделия представила достойного дворецкого из Морнингтон Холла, возглашающего: "Обед подан!" в ее небольшой квартире, в ее голубых глазах запрыгали смешинки, хоть сердце ее отчаянно колотилось, а пульс бешено скакал.

— Ладно уж, — сказала она грустно и добавила:

— Я… я не видела вас некоторое время. Гиль. Вы уезжали?

— В Лондон, — сказал он спокойно. — Заседал в палате.

Она язвительно засмеялась, и у него в лице проступило давнее выражение неуверенности.

— Да, эта дикость — непотопляемый атрибут нашего королевства, посерьезнел он. — Куда идет мир, скажите-ка мне?

Корделия уловила в его голосе опасно вызывающую нотку.

— Я ведь только подумала, насколько наша, знаменитая палата лордов готова к встрече с вами, — объяснила она свой смех.

Он шел рядом с ней по Черч-стрит.

— Почему нет? Я-то вел себя безупречно, — неясно было, говорит он всерьез или шутит. — Новички должны вести себя тихо поначалу, и я следовал этому правилу.

— Очень трудно это представить, — фыркнула она.

— Вам на самом деле даже не удастся вообразить все это, Корделия. — Теперь его голос звенел несомненной серьезностью. — Всю эту традиционную церемонность, известные лица, носителей знаменитых имен. Очень впечатляет. Порой хотелось ущипнуть себя — неужели все это реально.

Полгода назад он был бедным отщепенцем, жил в глухой горной деревушке, в испанском захолустье. Теперь он сидел среди избранных, как его предки. Перемены, которые с ним произошли и отразились на нем, стали, наконец, очевидны. Не удивительно, что в его новой жизни для нее не было места.

— О, я уверена, что вы скоро привыкнете к этому. Да, я читала в светской хронике о ваших матримониальных замыслах.

Гиль засмеялся:

— Я тоже это читал.

— И это вас не раздражает?

— А почему это должно раздражать? Борзописцам тоже надо зарабатывать на хлеб, — он пожал плечами. — И потом, как намекает Эвелин, когда-нибудь мне придется свершить это на благо семьи и государства.