Ладно, что было, то прошло… Могу только сказать, что меня выгоняли из школы раз десять.

Наверное, и эти мои, с позволения сказать, шалости добавили немалую лепту в ту внезапную, как удар грома среди ясного дня, болезнь, которая сожгла за два месяца статную цветущую женщину, превратив ее…

Нет! Не хочу, не желаю это вспоминать!

Дальше – с четырнадцати и до двадцати лет – моим воспитанием занималась бездетная тетушка, золотая душа, мягкая, словно воск, и щедрая, как фея. Ее я похоронил уже будучи в армии, на срочной службе в десантных войсках.

На этом моя лично-семейная жизнь и закончилась. Я остался один, как перст.

Поэтому, когда на горизонте показался дембель, я не колебался в выборе профессии, практически без экзаменов поступив в воздушно-десантное училище (уже тогда у меня были две боевые награды; за что? как говорится, о чем базар…).

Окончил училище я, как ни странно, с отличием. И, ясное дело, имел право выбора места службы при распределении.

Но тут опять сказал свое слово мой ненасытный демон, искатель приключений на заднее место. Вместо того чтобы весной наслаждаться цветущими яблоневыми садами родной Украины, я по доброте душевной уступил клевое местечко приятелю, у которого там была зазноба (как потом оказалось, самая обычная дешевка; таких везде хоть пруд пруди), а сам попылил проявлять геройство в завшивленных кишлаках Афгана…

Так предавался я горестным размышлениям и воспоминаниям, валяясь на скрипучей кровати в офицерской гостинице военного городка, где размещался штаб армии. Меня терзали расспросами о событиях на контрольном пункте уже две недели.

Я до того озверел от постных физиономий особистов и их вкрадчивых речей, что на последнем допросе, взорвавшись, высказал наболевшее в народно-доступной манере.

Надеюсь, запись моего "выступления" с магнитной ленты диктофона стерли…

А, звонит телефон. Вернее – зудит, как гнус.

Эти телефонные аппараты нам поставляет Китай; похоже, по принципу "на тебе Боже, что нам негоже": спустя месяц после установки они постепенно теряют голос, а затем, в положении покоя, начинают пищать, словно только что вылупившиеся цыплята.

– Что? Кто? Да, черт возьми, капитан Левада! Куда? Громче нельзя? – ору в трубку и добавляю – уже тише: – Пачкун сопливый…

Это я в адрес одного из штабных адъютантов, приставленных к моей персоне кем-то из армейской элиты. Под его неусыпным надзором я мыкаюсь по всем кругам военно-чиновничьего ада.

– Говори громче, не слышу! – надрываюсь в микрофон. – Вот теперь понял. Уже иду. Через пять минут? Что я тебе, электровеник?

Как же – "через пять минут чтобы был…". Буду, куда я денусь. Можно подумать, что меня там ждут, как невеста жениха в первую брачную ночь.

В армии главное правило – спеши помаленьку. Сейчас схожу кое-куда, чтобы потом перед светлым начальственным взором не исполнять танец в два прихлопа, три притопа, пытаясь удержать опустившуюся ниже пояса душу…

Кабинет, куда я попал, так себе, из разряда очень даже средних. Такое впечатление, что он долго был закрыт, и только сегодня сняли печать с двери, но поленились провести влажную уборку и открыть форточки.

В кабинете пахло пылью, съеденными молью коврами и чем-то еще, совершенно неуловимым и не поддающимся идентификации. Видимо, это дух бывшего хозяина кабинета – так обычно пахнет квартира, откуда съехали жильцы.

Наверное, нельзя вместе с мебелью увезти и тайного хранителя семьи – домового. Потому еще долгое время он скитается по опустевшим комнатам, горестно вздыхая по ночам и бережно храня аромат (а чаще – вонь) бывших хозяев, чтобы в один прекрасный день навсегда уйти в мир теней, если, конечно, ему не придутся по нутру новые постояльцы.

– Неплохо бы проветрить… Как вы считаете, а?

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Ну-ну, не нужно показного рвения. Оно к лицу лишь молокососу с двумя маленькими звездочками на погонах, а не псу войны, у которого вся грудь в медалях и орденах. Садитесь…

Он вошел в кабинет тихо, как привидение. Или как ходят суперасы спецназа – даже воздух не шевелится.

А вот по поводу "пса войны" все ясно – мое досье он выучил наизусть (зачем? – вот вопрос), а потому разводить лишние трали-вали не намерен. Конкретный мужик. Я сам такой и таких уважаю.

Конечно же, я узнал его сразу. Это был тот самый офицер, который, восседая в кресле Бати, руководил подготовкой к последнему моему заданию.

Только сегодня он еще более засушен, чем тогда, а в его страшных глазах вурдалака то вспыхивают, то затухают опасные искры глубоко скрытого раздражения или (что для меня еще хуже) гнева. – Итак, вы тот герой, который уложил бандитов на контрольном пункте…

По-моему, в голосе полковника прозвучала злая ирония; а может, мне просто почудилось – после "прокачки" в особом отделе не то может показаться.

– Что об этом говорить, дело плевое… – "скромненько" отвечаю я и смущенно опускаю глаза – шарю под стеснительного и недалекого служаку.

– Ну почему же, говорить есть о чем, – не принимает мою "подачу" полковник; он открывает крохотную записную книжку – "освежитель памяти"; у меня есть точно такая, куда я записываю свои долги – и изрекает, поглядывая на исписанные убористым почерком листочки: – Капитан Левада Максим Северинович… воин-интернационалист… награды… знание языков – английский, восточные языки… немецкий со словарем… Неплохо. Очень даже неплохо. Способности гораздо выше средних – и всего лишь офицер-диверсант.

– Я не самолюбив.

– Ваше самолюбие меня не интересует, – бросает он излишне жестко. – Просто у меня претензии к строевому отделу, который совершенно запустил работу с кадрами. Офицер с таким послужным списком – и обретается где-то у черта на куличках, используя свой потенциал на треть, не больше. Да это уже не служебное упущение – преступление!

Мне его праведный гнев на армейских чиновников не нравится все больше и больше. Если так пойдет и дальше, то через пять минут я выйду из этого, взятого полковником напрокат (не странно ли?), кабинета штабной крысой.

Меня даже передернуло – избави Бог!

– Товарищ полковник! – Я довольно бесцеремонно вклиниваюсь в его излишне экзальтированное выступление. – Спасибо за незаслуженно высокую оценку моих способностей, но, смею вам доложить, мне самое место в нашем разведбате. – И продолжаю, уже не опуская глаз перед его беспощадно-змеиным взглядом: – Не думаю, что смогу быть более полезен армии в другом месте.

Все, хватит ходить вокруг до около. Надоело. Ты мне нравишься, полковник, потому мысленно я тебя и не посылаю на хрен. Говори по существу, не темни и не делай из меня дурачка.

– Не сможешь быть полезным… – повторяет мои слова полковник и, постепенно наливаясь желчью, резко переходит на "ты". – А если так, то скажи – только без уверток, у тебя это последний шанс! – куда ты девал второй радиомаяк?

Последние слова он произнес совсем тихо.

Вот оно и произошло. Влип я по самое некуда. От полковника не отвертишься – это не особисты, которые действовали по принципу "пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что".

Он знает. Он все знает, змей подколодный. Он мое нутро как под микроскопом видит. А что, если я, по своей тупости (но что было делать, моб твою ять!), сорвал какую-нибудь особо секретную операцию армейской разведки?!

От этой, такой простой, как выеденное яйцо, мысли мне едва не стало дурно – ну почему, почему я раньше не догадался?!

Если это так, тогда хана. Не посмотрят ни на мои ордена, ни на преданность общему делу. Думаю, что даже до тюрьмы дело не дойдет – с такой информацией, как у меня, и бессловесную тварь живой никто не рискнет отпустить.

Сдаюсь, полковник. На твою милость сдаюсь.

Я же свой, в доску свой! Ну не допустишь же ты, чтобы с коллеги – а ты ведь наш, бывший диверсант, отметины на шкуре не спрячешь – кожу живьем содрали.

Пощади, братишка!

– Разломал на кусочки и зарыл в разных местах, – отвечаю честно, глядя прямо ему в глаза. – Так бы давно…