Другой повторял, как заведенный:

— Это Фрам… Я хорошо его помню… Фрам со своими прыжками. Ну же, Фрам, скорей… Терзай нас, кусай… Приканчивай!.. Сжалься над нами, Фрам, не томи понапрасну, кончай разом!..

Их голоса понемногу стихли. Бред перешел в сон. Странный сон. Сон, принесший тепло. Может, это и есть смерть? Так, говорят, умирают замерзающие. Сначала коченеют руки и ноги, потом в жилах застывает, останавливается кровь. А человеку, между тем, снится, что ему тепло, он чувствует жар в лице, в груди, в глазах…

Таким был и этот сон. Сколько он длился? Целую вечность… Открыв наконец глаза, они почувствовали на груди тяжесть теплой медвежьей шубы. Попробовали шевельнуть руками, потом ногами. Руки слушались. Ноги тоже.

— Эгон!

— Отто!

Это были их голоса. Оба слышали и узнавали свой голос. Значит, это не смерть. Не глубокий, беспробудный сон замерзающих.

Давившая на них шуба задвигалась. Поднялась сама. Их грело живое одеяло.

Фрам стал сначала на все четыре лапы, потом поднялся на задние и церемонно отдал честь. Воскресшие охотники приподнялись на локтях, переглянулись и уставились на медведя.

— Дай-ка трубку, Отто! Все это кажется мне сном. Только трубка решит загадку, жив я или мертв!..

Эгон и в самом деле ощупывал себя, желая убедиться, что он жив. Как будто все было в порядке. Руки действовали, ноги тоже. С ни с чем не сравнимым удовольствием он хрустнул суставами пальцев. А цирковой медведь все еще стоял навытяжку, приложив лапу к голове.

— Фрам и есть! Я ж тебе сразу сказал, что это Фрам!..

Эгон вскочил на ноги. Его шатало от голода. Он прислонился к торосу, потом подошел заплетающимися шагами к своему избавителю.

Язык еще плохо слушался, не мог выразить мыслей, которые рождались и росли в усталом мозгу.

— То, что ты сделал, Фрам… То, что ты сделал, Фрам!.. — повторил он несколько раз, потом зарыл лицо в косматой белой шкуре и заплакал, как ребенок.

Отто тоже поднялся. Оба медвежатника стояли теперь, беспомощно прислонясь к груди медведя…

Фрам осторожно отстранил их лапой. Он привык иметь дело с сильными и гордыми людьми. Да и понимал, казалось, что сейчас не время лить слезы. У него поблизости берлога с запасами — добычей, отобранной у других медведей уже известным нам способом: клоунскими прыжками и сальто-мортале, неизменно обращавшими хозяев добычи в бегство. Туда он и приглашал охотников.

— Что нам делать? — спросил Отто.

— По-моему, его знаки имеют определенный смысл, — ответил Эгон.

— Держу пари, что он приглашает нас обедать… Что меня вовсе не удивило бы!..

Он оказался прав.

Обед, который Фрам предложил своим гостям, был скромен и состоял всего из одного блюда: тюленьего мяса, его ежедневного меню.

Охотники наелись. У них прибавилось сил. Они начали с беспокойством поглядывать на запад, где солнце уже клонилось к горизонту. Наступали полярные сумерки.

Это была последняя неделя полярной навигации, последняя неделя, когда суда еще решались бороздить пустынный Ледовитый океан.

Охотниками овладела тревога: а что, если промысловое судно уже прибыло и уйдет, не дождавшись их?

Медлить было нельзя. Взвалив на плечи по куску мороженого тюленьего мяса, они направились в конец острова.

— Лишь бы не повстречаться с белым медведем! — сказал Отто, — Безоружных, он съест нас за милую душу.

Эгон показал на Фрама, который, как огромный пес, шел рядом с ними, покачиваясь на четырех лапах.

— Пока этот попутчик с нами, бояться нечего!.. Уверен, что он умеет обращаться со своими родичами. Верно, Фрам?

Услышав свою кличку, Фрам поднялся на задние лапы, козырнул, как солдат, который говорит: «Рад стараться!», потом вернулся в прежде положение и пошел дальше.

И если он не мог выразить это словами, то всем своим видом показывал, что для родичей у него действительно есть средство, но куда более безобидное, чем пули, которыми пользуются люди.

Обратный путь занял не сорок восемь, а все шестьдесят часов: усталость заставляла охотников часто останавливаться и отдыхать.

Корабль еще не прибыл. Зато друзей ждала их хижина с теплыми меховыми одеялами и приемником. И трое белых медвежат в клетке, которые жалобно скулили от голода.

Фрам несколько раз обошел вокруг клетки. Сердито ворча, посмотрел на людей, посмотрел на дверцу, потом тихонько отодвинул засов. Медвежата не решались выйти. Фраму пришлось вытаскивать их по одному зубами. Вытащив последнего, он дал каждому пинка: ступайте, мол, на все четыре стороны!

Охотники смотрели на эту сцену, засунув руки в карманы и попыхивая трубками.

— Бьюсь об заклад, что у этого медведя человеческие мозги! — сказал Эгон. — Видал, как он открыл клетку? Меня это не удивило: мало ли чему он научился у людей в своем цирке?.. Удивительно другое: как ему пришла в голову мысль освободить медвежат, своих соплеменников?

— Когда мы будем рассказывать об этом происшествии, над нами станут смеяться, скажут, что это охотничьи басни. Как по-твоему, Фрам?..

Фрам заурчал в ответ. Умей медведь говорить, он, наверно, рассказал бы о том, что в одном эскимосском стойбище у него есть знакомый мальчик, который тоже, вероятно, прослыл великим выдумщиком, прежде чем стать охотником. Он снова заурчал и выжидательно посмотрел на хижину, где находилась волшебная поющая коробка.

— Фрам просит включить радио, — рассмеялся Эгон. — Я не встречал более страстного любителя музыки!..

Он вошел в хижину и включил приемник.

Из далекой теплой страны потекла по волнам эфира мелодия. Положив морду на вытянутые лапы, Фрам слушал с закрытыми глазами. Волновала его не столько сама музыка, сколько воспоминания, которые она будила… О далеких городах, согретых жарким солнцем, с ярко освещенными по вечерам улицами, с парками и цветущими садами. О ребятах, которые протягивали ему кулечки с конфетами, чтобы он поделил их с другими, о детских ручках, которые едва осмеливались с робкой лаской прикоснуться к его шкуре. О курносом мальчугане с сияющими глазами, который кричал ему «Браво!» на прощальном представлении цирка в одном из тех далеких городов.

Промысловое судно наконец прибыло и, бросив якорь в открытом море, прислало две лодки за шкурами. По всему было видно, что капитан торопится. Фрам смотрел и все понимал. Глаза у него были грустные.

Люди глядели на него с недоумением.

— Жалко оставлять его здесь! — сказал Эгон. — Расстаешься с ним, как с близким другом.

— Да ведь он создан для здешней жизни! — заметил Отто. — Такова его участь. Ты, верно, помнишь, что цирк Струцкого отправил его сюда с тобой именно потому, что он тосковал по родине…

Охотники вошли в хижину посмотреть, не забыто ли что-нибудь. Когда они вышли, Фрама уже не было. Они бросились его искать, звали.

— Жаль все-таки, что мы с ним не простились… Видел, с каким удивлением смотрели на него матросы?

Эгон забрался на высокую скалу, откуда было видно далеко кругом. Видны были и две стоявшие у берега лодки.

— Смотри! — крикнул он товарищу. — Мы ищем Фрама, а он уже в лодке. Опередил нас!

И действительно, Фрам, не дожидаясь охотников, залез в лодку. Он стоял в ней, повернувшись спиной к берегу. Матросы пытались согнать его на берег. Но Фрам словно слился с лодкой.

— Итак… — начал Отто.

— Итак, мы берем его с собой! — договорил Эгон. — Таково его желание. Высказать его он не может, но всем своим видом ясно показывает, что это именно так.

Охотники спустились по скалистому берегу. Весла у гребцов были наготове, чтобы погнать лодку к стоявшему в открытом море кораблю. Эгон положил руку на шею медведя.

— Дорогой Фрам, — сказал он. — Значит, ты возвращаешься в наш мир навсегда? Почему ж тогда ты не прощаешься с этим ледяным краем? Прими к сведению, что во второй раз я тебя сюда не повезу!..