Все это нисколько не удивило бы его. Зато его очень удивило, что заколдованный медведь смотрит на его сокровища совершенно равнодушно.

И в самом деле, Фрам смотрел на них с совсем другими чувствами, и, обладай он даром речи, вероятно, мог бы много чего сказать по этому поводу.

Как непохожи были эти игрушки на те, которыми играли ребята в далеких теплых странах! Мячи. Серсо. Жестяные заводные автомобили. Триктрак. Разноцветные кубики. Занимательные книжки с рассказами и с картинками. Плюшевые медведи с бусинками вместо глаз. Смешные плюшевые обезьянки с музыкой в животе. Губные гармошки. Паяцы на пружинах. Волшебные фонари. Воздушные шары… Да мало ли еще чего!

Все игрушки Нанука представляли собой его будущее оружие. Оно еще не было смертоносно, так как он изготовил его сам, по собственному разумению из того, что было брошено другими. Все они подражали настоящему охотничьему оружию, тому, которым ему предстояло пользоваться через несколько лет, когда он начнет охотиться на белых медведей, песцов и тюленей: ножи, топоры, копья, луки, стрелы…

Он жил, повинуясь суровым законам Заполярья, где охота и рыбная ловля составляют основное занятие людей чуть не с младенческого возраста.

Так же, как и медвежонок, которого Фрам оставил на высоком берегу острова, Нанук был прирожденным охотником. Фрам еще раз погладил его по голове с нежностью, понятной только ему самому.

— Я вижу, ты ничего не говоришь, — молвил разочарованный Нанук. — Если ты действительно заколдованный медведь, обрати все это в охотничье оружие. Ну пожалуйста!

Фраму хотелось ему удружить! Ему всегда было приятно доставлять ребятам радость и удовольствие. Но этот эскимосский мальчик требовал от него невозможного. Он попробовал развлечь его смешными цирковыми фигурами и направить его мысли по другому руслу; отобрав у него удочку, он сбалансировал ее на кончике носа; метнул ножом в цель, вонзив его в верхушку игрушечной хижины из льда и снега.

Нанук не проявил особого восторга.

На что ему заколдованный медведь, который занимается шутовскими выходками вместо того, чтобы обратить игрушечное оружие в настоящее?

Значит, это не заколдованный, а просто впавший в детство, поглупевший медведь. Может, и вовсе лишившийся рассудка, вроде того выжившего из ума старика в их стойбище, который то смеется, то плачет беспричинно. Зовут его Бабук. Когда-то давно, рассказывают другие старики, он был самым искусным, непревзойденным охотником, замечательным стрелком, рука которого ни разу не дрогнула. Однажды он нашел на берегу выброшенный волнами ящик с какого-то разбитого бурей корабля. В ящике оказались бутылки, а в бутылках жидкость, которая обжигала глотку, как огонь. Охотник выпил одну бутылку, другую, третью… Пил, пока не потерял рассудок. С тех пор он ни к чему не пригоден: сторожит хижины, детей и женщин, когда мужчины уходят на охоту. Жалуется, плачет, кривляется, поет, смеется, катается по земле, и никто уже больше не спрашивает его, что ему надо. Все называют его дармоедом.

Таким был Бабук, наказание и позор своего племени. И именно таким казался теперь мальчику этот медведь, который даже не был заколдованным: самый обыкновенный белый медведь!

Отбросив всякую робость, Нанук посмотрел на Фрама с таким же презрением, с каким смотрели в их племени на старого сумасшедшего Бабука. Раз медведь этот не был заколдованным, он уже не внушал ему ни страха, ни удивления. Какой от него прок, если он даже не умеет разговаривать, не в силах обратить его игрушки в настоящее оружие, с которым можно было бы побежать в стойбище и поразить всех, стариков и детей!..

Фрам почувствовал происшедшую в маленьком эскимосе перемену.

Он вопросительно заурчал, требуя, казалось, ответа:

— Что у тебя на уме? Мне не нравится этот взгляд!

Действительно, Нанук теперь смотрел на него иначе. В голове его зрела жестокая и честолюбивая мысль, достойная прирожденного охотника. В их племени убить белого медведя считалось подвигом, о котором все потом рассказывали целый год, а то и два или больше, сопровождая рассказ восторженными похвалами, потому что слава охотника растет пропорционально числу убитых медведей.

Что, если попробовать? Что, если спрятаться куда-нибудь, наставить стрелу и пустить ее в глаз этому глупому, сумасбродному медведю? Судя по виду, он особенно защищаться не станет. Одну стрелу в глаз, другую в ухо. Это, он знал, самое верное. Все удивятся. Все соберутся вокруг него. Не поверят своим глазам… Неужто Нанук один, без чужой помощи, совершил такой подвиг?.. Потом все стойбище примется свежевать добычу, и шкуру отдадут ему. Это его право! А мясо поделят между собой и зароют в ледяном погребе, где прячутся запасы провизии на зиму, на долгую полярную ночь. Нанук прославится на все племя. Его перестанут считать ребенком. Молва о нем распространится и по другим племенам. И еще много, много лет по всем эскимосским стойбищам будут говорить о его несравненном подвиге. Еще бы! Мальчик убил медведя из игрушечного лука, игрушечной стрелой! Чудесная сказка, которую сто лет кряду будут рассказывать старики под вой пурги в бесконечные полярные ночи, когда вся семья собирается в хижине вокруг плошки с тюленьим жиром.

Нанук приготовил лук, осмотрел стрелы с костяным наконечником.

Фрам смотрел на него непонимающими глазами. В его взгляде было столько кротости, что маленький эскимос решил: пожалуй, даже не стоит прятаться. Достаточно будет отступить на несколько шагов, прицелиться, натянуть тетиву…

Мальчик попятился, изготовил лук. Фрам наконец начал понимать. Его глаза загорелись хитринкой. Он смотрел и ждал.

Нанук стрельнул. Прогудела тетива, засвистела стрела. Мальчик метил в глаз. Но стрела почему-то оказалась в лапе у Фрама. Он поймал ее на лету, как ловил на арене цирка брошенные ему апельсины.

Уверенность маленького эскимоса поколебалась. В голове мелькнула тревожная мысль. А если медведь и в самом деле заколдованный? Ведь он, Нанук, хорошо целился. В этом он уверен — недаром его считают лучшим среди всех ребят племени стрелком из лука. Стрела, вместо того чтобы вонзиться в глаз, оказалась у медведя в лапе.

И теперь медведь смотрит на него с упреком. Не рычит, не бросается на него, чтобы раздавить лапой. Гм! Непонятная история! Если это заколдованный медведь, что может помешать ему мигом обратить своего обидчика в ледяную глыбу? Так в стариковских сказках наказывают заколдованные медведи людей, когда хотят им за что-нибудь отомстить. Посмотрят на него, сделают шаг вперед, остановятся и опять посмотрят, — смотрят, пока человек не застынет и не обратится в льдину…

Рука Нанука дрожит на луке. Но он упрям и хочет попробовать еще раз. Вскидывает лук, целится в другой глаз, стреляет. Фрам ловит стрелу другой лапой.

Так и есть! Заколдованный медведь!

Медведь, который не боится стрел, который без всякого страха шутя играет стрелами. Разве может быть иначе? Как это он вообразил, что убьет такого игрушечной стрелой? Медведь заколдованный. Никаких сомнений быть не может!

Мальчик оглянулся — куда бежать? Но ноги его прикованы к земле. Их приковал взгляд заколдованного медведя.

Фрам шагнул вперед. Он шел медленно, раскачиваясь на задних лапах, держа стрелы под мышкой.

Нанук лишился голоса. Ему казалось, что он зовет на помощь, но голоса своего он не слышал. Настал смертный час. Он ждал неминуемой гибели.

Первый взгляд заколдованного медведя обратит его ноги в лед до колен. От второго он замерзнет по пояс. А от третьего превратится с головы до пят в ледяную глыбу.

Когда охотники, которые сейчас зарывают в лед запасы мяса на зиму, придут за ним, они найдут ледяного Нанука. И только так узнают, что здесь побывал заколдованный медведь.

Теперь Фрама отделял от маленького эскимоса всего один шаг.

В глазах медведя не было гнева. Не было в них и колдовства, способного обращать детей в ледышки. В них читалось лишь грустное удивление. Ему хотелось проучить мальчика. Не очень строго, но все-таки проучить. Он схватил его за шиворот. Нанук болтался в воздухе и молчал как рыба. Может, он ждал, что его закинут в небо, где он приклеется к солнцу своими кожаными штанишками.