Фрам вытянул лапы и положил на них морду. В конце концов ему было все равно. Пусть плывет куда хочет!

Полоска воды еще более сузилась. Свет стал слабее и мягче. Потом ледяные стены вдруг раздвинулись, как полотнища занавеса.

Перед глазами Фрама открылась полого спускающаяся к воде полукруглая котловина, окаймленная высокими ледяными берегами; она заканчивалась настоящим пляжем.

Идеальное убежище, словно крепостной стеной защищенное от ветров и океанских бурь, согреваемое полярным полуденным солнцем. Небольшой оазис среди льдов, с пробивающейся сквозь снег травкой, с алыми и желтыми пятнами полярных маков на зеленом бархате мха.

У самой воды стоял мальчик с удочкой.

Мальчик был одет в кожу и меха; на ногах у него были пимы — меховые сапоги выше колен. За поясом, в ножнах, нож по мерке хозяина; на голове — непомерно большая меховая шапка. Лицо чугунно-бронзовое; глаза маленькие и раскосые.

Мальчик так напряженно следил за своей удочкой, что не заметил приближения льдины и поднял глаза лишь тогда, когда дрогнула вода.

Увидев белого медведя на льдине, он вскрикнул. Фрам хорошо знал не только свое клоунское ремесло, но и детей. Знал, что у него есть только один способ рассеять страх рыболова.

Поэтому, не покидая своего ледяного плота, он принялся козырять, кувыркаться, проделывать сальто-мортале и даже завертелся в вальсе.

Мальчик протер глаза, моргнул и вытаращил их. Попятился, однако не убежал.

Фрам продолжал представление, пока льдина не пристала к берегу. Проделав великолепное сальто-мортале, он оказался рядом с маленьким эскимосом. Тот уже раскаивался, что не бросился бежать, не позвал на помощь, не поднял тревоги.

Но было слишком поздно.

Его ноги прилипли к земле. Голос замер в горле. С легким вздохом он стал покорно ждать своей участи, ждать, когда медведь, по своему медвежьему обычаю, навалится ему на грудь.

Удочка задрожала в руке. Мальчик выронил ее. Он не смел даже нагнуться, чтобы ее поднять, так же, как не решался бежать или крикнуть.

Фрам смотрел на него с нежностью.

Почему его так боится этот детеныш эскимоса? Ему неизвестно, что он, Фрам, друг и радость детей? Вспомнив о своих далеких маленьких друзьях, Фрам протянул лапу, собираясь погладить его по головке.

Рыболов закрыл глаза и задрожал, как осиновый лист, решив, что настал его последний час…

Но лапа легонько погладила сперва шапку, потом лицо мальчугана. Это была ласка. Да, ласка! Никто и никогда еще не ласкал его так нежно в хижине, приютившейся за обледенелой прибрежной скалой!

Мальчик с опаской открыл раскосые глаза. Нет, они не обманули его, и это не сон: перед ним действительно медведь, самый настоящий белый медведь из костей, мяса и шкуры. И медведь гладит его по голове!

Все было точь-в-точь, как в тех сказках, которые рассказываются в хижинах зимой, когда начинается долгая полярная ночь. Тогда все собираются вокруг светильника с тюленьим жиром, и старики начинают сказку про заколдованных медведей.

То прерываясь, то снова начинаясь, сказка неторопливо рассказывается дремлющим дедом или бабкой, словно разматывается нитка с большого, путаного клубка. И сказка эта похожа на все сказки мира.

Только там, в теплых странах, речь идет о садах с золотыми яблочками, о медных лесах, о вещих конях и жар-птицах. Здесь же, в полярных льдах, о чем рассказывать, как не о белых медведях?

И в самом деле, в эскимосских сказках всегда выступают заколдованные медведи, которые были когда-то людьми и умеют говорить и у которых где-то, еще севернее, есть свое медвежье царство.

Понемногу юный эскимос пришел в себя и осмелел. Значит, в сказках говорится правда! — обрадовался он. — Есть такие медведи!

Словно угадав его мысли, Фрам отступил на шаг и показал три искусных сальто-мортале, которые, он знал, безошибочно и навсегда завоевывают доверие и любовь детворы.

Потом поднял лапой удочку и вложил ее в руку ошеломленного рыболова.

Сомнений больше быть не могло. Это был настоящий заколдованный медведь!

Мальчик радостно засмеялся, раскрыв рот до ушей, и осмелился дотронуться до шкуры Фрама: живой, всамделишный медведь! Не кусается, не норовит повалить наземь и растерзать. Не ревет, а, наоборот, ласково гладит по головке и показывает разные интересные штуки. Умеет прыгать через голову. Во всем племени эскимосов не найти такого ловкача!

Такое чудо должны видеть и другие. Все остальные эскимосы, которые сейчас зарывают в лед охотничью добычу за стойбищем, в другом конце котловины. Мальчик рванулся было — хотел сбегать туда и позвать их, — но Фрам остановил его, опять положив ему лапу на голову.

Ему была известна другая, более правдивая сказка, без заколдованных медведей.

Сказка о том, как однажды охотник-эскимос застрелил медведицу, как связанного медвежонка отнесли в стойбище и бросили в угол хижины; о том, как он уцелел только благодаря счастливой случайности. Поэтому Фрам вовсе не торопился знакомиться с родичами мальчика. Боялся как бы встреча не кончилась плохо.

Повернув мальчику голову, он лапой подал ему знак стоять на месте. Тот послушался, понимая, что заколдованному медведю нужно повиноваться. Странным казалось только, почему он молчит. В стариковских сказках ясно говорилось, что заколдованные медведи умеют петь, плясать и разговаривать. Этот же всего только пляшет.

Чтобы узнать, говорит ли и этот медведь, он решил себя назвать:

— Меня зовут Нанук. А тебя как?

Фрам заурчал в ответ. Когда-то его научили писать палочкой на песке: «ФРАМ».

Но произнести свое имя было другое дело. Даром речи он не обладал. Он был всего лишь дрессированным медведем, а не заколдованным.

Нанук был разочарован. Заколдованный медведь не разговаривает! Он ждал большего. Впрочем, может быть, медведь говорит не на эскимосском, а на другом языке, как говорят белолицые рыболовы и охотники на тюленей, чьи корабли каждый год заходят в их фиорд, чтобы обменять крепкие напитки, ружья, патроны, дробь, порох и бусы на шкуры белых медведей, тюленей, песцов и черно-бурых лисиц. Такая возможность не была исключена.

На первых порах, желая удивить заколдованного медведя, он позвал его, чтобы показать свои игрушки. Фрам последовал за ним вдоль изгиба бухты до суженного льдами устья фиорда. Там у Нанука были спрятаны все его сокровища. В тени, куда никогда не заглядывали солнечные лучи, у него была построена из льда и снега круглая хижина с ледяными окнами и входом, похожим на устье печи, — точная копия настоящих ледяных хижин, в которых живут эскимосы.

Маленькая хижина, построенная маленьким человеком.

Оттуда, засунув по локоть руку, Нанук вытащил пару маленьких, вырезанных из кости, лыж. Потом коньки, тоже костяные. Рыболовные крючки, клубок волосяной лески.

Желая убедиться, насколько восхищен Фрам, мальчик вскинул на него глаза.

— Погоди, это еще не все… — сказал он. — Приготовься увидеть такое, чего ты уже наверно не ждал…

Из тайника в глубине маленькой хижины он вытащил ржавый нож с отломанным концом, лук и стрелы с костяным наконечником, маленькое копье, сделанное по образцу тех, которыми бьют тюленей, несколько стреляных гильз, наконец пращу.

Достав все эти предметы, он разложил их рядком, поднялся на ноги и уперев руку в бедро, стал ждать, что скажет, как выразит заколдованный медведь свое изумление и одобрение.

Может быть, он думал, что одним мановением лапы тот обратит его игрушки в настоящее, смертоносное оружие, которым охотились его отец и все его родичи. Это вовсе не удивило бы его. Ведь именно так происходило в сказках о заколдованных медведях! Когда встретишь такого медведя, достаточно пожелать чего-нибудь, чтоб твое желание тотчас исполнилось. Его поэтому не удивило бы, если бы его маленькая хижина вдруг выросла, лыжи и коньки тоже, потом копье и лук со стрелами. Если бы сломанный нож обратился в грозный клинок, а тот, что он носит за поясом — другая железка, выброшенная за ненадобностью кем-то в их хижине, — в кинжал, которым убивают медведей.