Пока еще ряды свои сомкнуть

Враг не успел, чтоб драться с грудью грудь,

Гарем был во главе с Гюльнар укрыт,

По воле Конрада, от всех обид

В турецком доме; стонам и слезам

Уже умолкнуть можно было там.

Свой ужас вспоминая и пожар,

Дивилась темноокая Гюльнар,

Что с ней учтивы, что пирата взор

Был мягок и приветлив разговор.

Пират, на ком еще дымится кровь,

Нежней Сеида, в чьей душе — любовь?

Паша, любя, считал: раба должна

Такою честью быть упоена;

Корсар же с ней старался нежным быть,

Как с женщиной, кого он должен чтить.

«Желанье — грех, бесплодное — вдвойне,

Но хочется корсара видеть мне:

Благодарить мне ужас не дал мой

Его за жизнь, забытую пашой!»

Старался он поймать, рубя мечом,

Хоть смертный вздох простершихся кругом;

Отрезан, дрался он что было сил:

Враг за победу страшно заплатил;

Изрублен, смерть он звал, но не пришла,

И он — в плену до искупленья зла.

Он пощажен, чтоб в муках жить: готовь,

О мщение, терзанья вновь и вновь,

Остановись, но после выпей кровь

По каплям! Чтоб Сеид ненасытим,

Знал, что он жив, но смерть все время с ним!

Гюльнар глядит: то он ли? Час назад

Законом был и жест его и взгляд!

Да, он! В плену, и все ж, неукрощен,

О смерти лишь теперь тоскует он.

Ничтожны раны, — как он их искал!

Он руки бы убийцам целовал!

Дух не снесет ли этих ран роса…

Он не договорил: «на небеса?»

Ужель дыханье будет в нем одном,

Кто, в жажде смерти, бился ярым львом?

Всю боль узнал он, что наш дух гнетет,

Когда удача взор свой отведет,

Когда — воздать желая по делам!

Она грозит ужасной мукой нам.

Всю боль он терпит, но, как прежде, горд

И злобы полн, — он остается тверд.

Храня суровый и надменный вид,

Не пленником — владыкой он глядит:

Он слаб, в крови, — но раскаленный взор

Никто не может выдержать в упор.

Хотя звучат проклятия вокруг

Угрозы тех, кто мстит за свой испуг,

С ним лучшие почтительны: бойца

Всегда влечет величье храбреца;

Конвой, ведущий пленника в цепях,

В лицо ему глядел, смиряя страх.

Явился врач, но не лечить, — взглянуть,

Довольно ль жизни кроет эта грудь:

Нашел, что он снесет и груз оков

И вытерпит жар пыточных щипцов,

А завтра — завтра поглядит закат,

Как будет на колу сидеть пират,

А там заря, с улыбкой цвета роз,

Увидит, как он муку перенес.

Всех казней в мире эта казнь страшней;

Мученья — жажда обостряет в ней,

Дни тянутся, а смерть — все нет ее,

И над тобой кружится коршунье.

«Пить! пить!» — Но Ненависть глядит смеясь:

Пить не дают; коль жертва напилась

Ей смерть. Ушли и врач и страж. И вот,

В оковах, казни гордый Конрад ждет.

Как описать вихрь чувств, борьбу ума?

Едва ли жертва знала их сама!

Был хаос духа, смута и разлад,

Когда все чувства, мысли все глушат

Друг друга, и, как будто демон злой,

Глумится Угрызенье над душой

(Но не Раскаянье) и, запоздав,

Твердит: «Я говорило; ты неправ».

Напрасный звук! Коль дух неукротим,

В ней все — мятеж: скорбь — слабым лишь одним?

И в час, когда с собой наедине

Душа, горя, раскроется вполне,

Нет страсти, что отпор дала бы им

Смятенным чувствам, чуждым и пустым.

К душе на смотр по тысячам дорог

Спешит туманных образов поток;

Сны гордости ушли, в слезах — любовь,

Померкла слава, скоро брызнет кровь;

Несбывшаяся радость; темный гнев

На тех, кто торжествует, одолев;

Скорбь о былом; судьбы столь спешный шаг,

Что не узнать: с ней — небо? адский мрак?

Поступки, речи, мысли сотни раз

Забытые, но яркие сейчас,

Воскреснувшие в памяти дела,

Что дышат терпким ароматом зла;

Мысль, что душа разъедена до дна

Грехом, хоть эта язва не видна;

Здесь все, что взору обнажит тайком

Разверстый гроб; здесь сердца страшный ком;

Сведенный мукой; гордость, чей порыв

Душой владеет, зеркало разбив

Пред ней. Отвага с гордостью вдвоем

Прикроют сердце, павшее щитом!

Все знают страх, но кто свой трепет скрыл.

Тот честь, хоть и притворством, заслужил.

Трус, похвалясь, бежит, а храбрецу

Пристало смерть встречать лицом к лицу;

О Неизбежном думой закален,

На полдороги ближе к смерти он!