Суд начался в просторной юрте. Против входа на почетном месте сели Семенов и Перемышльский. По обеим сторонам их расположились судьи. Как арбитр Петр Петрович потребовал, чтобы первой была допрошена невеста.

В кибитку ввели девятнадцатилетнюю девушку. Не только Семенов, Перемышльский, но даже суровые бии были поражены ее своеобразной сильной степной красотою. Девушка заговорила, и Петр Петрович удивился воодушевлению и страстности ее речи. Она говорила звонким энергичным голосом:

— Я признаю права жениха и родителей на меня. Почтенный суд, знаю, решит передать меня жениху, и это его право. И все же жених не получит меня живой. От меня же от мертвой ни жениху, ни его родителям не будет никакой прибыли…

Подсудимую вывели из юрты. Петр Петрович, решивший добиться ее оправдания, обратился к биям с краткой речью.

— Это тонкое дело должно решаться по киргизским законам, которые уважаемым аксакалам известны лучше, чем мне. Но я не могу не напомнить вам, высокочтимые бии, что по русским законам нельзя принудить девушку без ее согласия выйти замуж. И думаю я, надо искать в этом деле такой выход, который, удовлетворяя киргизские законы, не повлек бы бесполезную смерть подсудимой…

Петр Петрович передохнул, оглядел суровых судей.

— Я признаю в этом деле два важных условия: первое — справедливое удовлетворение интересов жениха и его родителей; второе — удовлетворение чести всего племени. Я также знаю, что уважаемые судьи позаботятся о примирении обоих племен…

Началось судоговорение. Вначале плавное, спокойное, оно быстро перешло в спор. И спор этот, распаляясь, грозил вылиться в родовую распрю. Лица судей раскраснелись, тюбетейки сдвинулись, халаты распахнулись.

Атымкул, славный в племени атбанов своей справедливостью и неподкупностью, говорил:

— Девчонка нанесла неслыханное оскорбление всему роду атбанов. Ни жених, ни его родители не желают и думать о возврате калыма. Нарушившую старинные обычаи надо наказать по закону. А закон…

— А закон первым нарушил жених, — оборвал Джайнак речь Атымкула. Он был тоже справедливым и неподкупнейшим судьей племени дулатов. Выдвинув ладони, Джайнак остановил Атымкула:

— Да, закон первым нарушил жених, — повторил Джайнак. — Дочь знатного человека может быть только первой женой. Когда калым был уплачен и жених приехал за невестой, мы узнали — он уже женат.

— Это ложь, да услышит меня аллах! — крикнул судья из племени атбанов.

— Это правда, клянусь именем пророка! — Джайнак прижал ладони к груди.

Семенов уже знал, что «по киргизским народным обычаям дочь знатного человека может быть только первой женой своего мужа, и никогда родители белой кости не согласятся выдать свою дочь во вторые жены».

Атымкул в конце концов сдался: он признал, что жених первым нарушил закон. Бии согласились, что жених должен отказаться от своих прав на невесту. Оставалось решить: как можно удовлетворить поруганную честь племени атбанов.

Поднялся бий Мамай. Теребя рыженькую узкую бородку, он посоветовал на одну неделю отдать девушку жениху. Потом жених вернет ее родителям, и честь атбанов будет удовлетворена.

Бии закивали одобрительно. Семенов снова взял слово. Стараясь не раздражать судей, мягко возразил Мамаю:

— Выдать девушку жениху хотя бы на один час несовместимо с достоинством и ее и родителей, происходящих от «белой кости». Девушка «белой кости» может стать только первой женой, а не наложницей. Нельзя допускать, чтобы восстановлением прав одного племени попирались права другого…

Поднялся султан Тезек.

— Я не имел права вмешиваться в суд биев, пока он решал судьбу жениха и невесты, — начал Тезек. — Но теперь, когда речь идет о восстановлении чести моего рода, хочу сказать свое слово. Справедливо вернуть жениху калым и выплатить кун. Я согласен с решением достопочтимого суда биев. Но не менее справедливо для удовлетворения чести моего рода решить, чтобы дядя невесты Дикамбай отказался от высватанной для себя жены из рода атбанов. Калым Дикамбаю надо возвратить, но куна не выплачивать…

Судьи посмотрели на Дикамбая. Под их взглядами он встал и ответил с твердой решимостью:

— Чтобы спасти свою племянницу и восстановить мир между родами, я согласен удовлетворить требование султана Тезека.

После долгих и всевозможных правовых комбинаций суд биев вынес приговор: атбанскому жениху уплатить сто лошадей. Попранная честь атбанов восстанавливалась за конский косяк в пятьдесят голов.

Семенов вышел из душной юрты на воздух. Вечерело. Дождь прекратился. Над урочищем сияли беспредельные вершины Небесных гор, земля улыбалась мокрыми травами. Буйно цвели тюльпаны. Мимо промелькнула бесшумная фигурка — оправданная девушка спешила к речке. Семенов посмотрел ей вслед, перевел взгляд на сочный цветок, втоптанный в землю конским копытом. Алый цветок медленно распрямлялся.

Глава 16

НА ИСТОКАХ НАРЫНА

Слухи о русском военном отряде летели по берегам Иссык-Куля.

Всадники спешили от аула к аулу, передавая новости жителям гор. И, как всегда, слухи искажали правду: из мирного ученого-путешественника Семенов превращался в опасного врага. Полуторатысячный отряд всадников султана Тезека помогал этим слухам, взволновавшим сарыбагишей. Сарыбагиши ненавидели Тезека, как ловкого и хитрого противника.

7 июня Петр Петрович и Тезек пришли на реку Малая Каркара, к богинским кочевьям манапа Бурамбая. Старый манап богинцев встретил Семенова с радостью необыкновенной. Да это было и понятно: племя богинцев находилось в тяжелом положении. Почти все владения их по южному берегу Иссык-Куля были захвачены сарыбагишами. Подданные кокандского хана заняли богинские земли до верховьев Сыр-Дарьи, дошли до горы Хан-Тенгри. Сарыбагиши уничтожили трехтысячный отряд богинцев, взяли в плен жен и детей Бурамбая.

Семенову не хотелось ввязываться в междоусобную войну между богинцами и сарыбагишами, но Бу-рамбай и Тезек требовали похода. Пока Петр Петрович обдумывал, как ему поступить, с южного берега Иссык-Куля пришла хорошая новость.

Сарыбагиши, устрашенные появлением русских, очистили завоеванные земли и ушли на реку Чу. Земли, пастбища, сады богинцев стали снова свободными. Отпала нужда для Семенова с оружием в руках пробиваться на верховья Нарына. «Я получил полную возможность осуществить свое намерение проникнуть з глубь Тянь-Шаня», — записал Петр Петрович в дневник. И немедленно объявил Бурамбаю:

— Иду в экспедицию лишь со своим отрядом и проводниками. Цель моя — через Заукинский перевал достичь истоков Нарына. Султан Тезек остается охранять ваши кочевья на Иссык-Куле.

Петр Петрович в сопровождении сорока девяти казаков, двенадцати проводников, художника Коша-рова выступил из аула Бурамбая к перевалу Санташ.

Голые скалы поблескивали в прозрачном воздухе, небольшое густо-синее озеро трепетало, пронизанное солнечным светом. Кошаров первым заметил большой холм из пегих камней.

— Почему перевал называют тысячей камней?

— Ты любишь легенды, Павел?

— Если они правдивы…

— Есть у киргизов легенда о Санташе. Когда Тамерлан предпринял поход в восточные страны, он шел через этот перевал. Здесь Тамерлан решил сосчитать свои войска. Каждый воин бросил на берег озера по камню. Вырос холм из многих тысяч камней. Тамерлан возвращался опять-таки через Санташ. Властителю захотелось узнать, сколько у него осталось войска. Каждый воин взял по камню, и холм уменьшился во много раз. Так подсчитывал монгольский завоеватель головы в собственном войске.

С вершины Санташа они увидели Мустаг, закованный в вечные снега. Девственная чистота снега казалась путешественникам отрешенной от всего случайного. Вершины были так недосягаемы, так величественны и так далеки от земной суеты, что Семенов почувствовал себя чище и одухотвореннее. То же испытывал и художник — удивленные глаза его дышали теплым черным блеском.

Радостные и возбужденные, спускались они с Санташского перевала в долину Джаргалана. Здесь от их счастливого возбуждения не осталось и следа.