— Я готов ходатайствовать о принятии в русское подданство богинцев, но мне нужно осмотреть ваши владения, — ответил Семенов. — Я должен побывать в верховьях Кок-Джара и Сары-Джаса, проникнуть к Хан-Тенгри.

Бурамбай предоставил в распоряжение Семенова проводников, лошадей, верблюдов. Снабдил его курдючным салом и чаем, разрешил приобретать по пути баранов.

Петр Петрович направился по руслу реки Большая Каркара к Хан-Тенгри…

Глава 17

ХАН-ТЕНГРИ

Он был ослеплен могучим и властным зрелищем.

Все, что он видел до сих пор, все это померкло, погасло, испарилось из памяти. «Прямо на юг от нас возвышался самый величественный из когда-либо виденных мною хребтов. Он весь, сверху донизу, состоял из снежных исполинов».

Их было тридцать, этих врезанных в небо вершин. Каждая из них выше Монблана, но в центре хребта высилась белая пирамида, и она вдвое превосходила остальные. Круглое облачко трепетало над ней, как светлый флаг.

— Вот он, Хан-Тенгри, — высочайший пик Тянь-Шаня, — сказал Семенов Павлу Кошарову.

— Я устрашен грандиозностью здешней природы, — серьезно ответил художник.

— А я лишь теперь понял всю поэтическую силу, вложенную в название Тянь-Шаня. Тенгри-таг означает «хребет духов». Местные жители уподобляют эти снежные вершины небесным духам, а Хан-Тенгри — царю небесных духов. Отсюда и китайское название всей горной системы: Небесные горы — Тянь-Шань.

Художник выслушал объяснение Петра Петровича и сказал с восторгом:

— Точность поэзии роднит ее с математикой.

После долгого и восторженного созерцания Тенгри-тага Семенов занялся гипсометрическими измерениями. Художник помогал ему как умел. Измерения дали семь тысяч метров абсолютной высоты. Семеноз с удовлетворением сложил инструменты — он теперь был уверен: Хан-Тенгри — главная точка Тянь-Шаня.

Так никогда и не узнал он, что на Тянь-Шане была еще более высокая вершина…

Светлое облачко над вершиной Хан-Тенгри стремительно разрасталось, гася перламутровый блеск исполина. Заволакивались облаками и соседние вершины.

Семенов решил заночевать на берегу Сары-Джаса. Быстро установили палатку, развели костер, поужинали. Кошаров взялся за карандаш, чтобы зарисовать Хан-Тенгри на закате. Семенов забрался в палатку. Снял полушубок, раскрыл дневник, посмотрел на казаков и богинцев, замкнувших костер. Взгляд его выхватил из круга сидящих желтое лунообразное лицо проводника. Под черными бровями дремали пpoницательные глаза человека, привыкшего к горным бурям и грозам.

Дневник зашелестел на коленях, Петр Петрович отложил его в сторону. Писать не хотелось. Исчезли мысли, растаяли воспоминания. Нет Санкт-Петербурга, Берлина, Парижа, Неаполя. Куда-то отодвинулись Гумбольдт, Риттер, Достоевский, книги, картины, географические карты, уютные залы, театральные кулисы. Нет ничего, кроме мерцающей вершины Хан-Тенгри.

Он устало зевнул. В проеме палатки колебался зыбкий туман, а в нем диск луны, похожий на медный киргизский щит. Туман заливал вершины, полз над речкой, оседал по обрывам, заполнял пропасти.

— Дорогу осилит идущий, — сонно пробормотал Семенов, ниже склоняя голову.

— Петр Петрович, проснитесь! — тормошил его за плечо художник.

Семенов с трудом открыл глаза, посмотрел в проем палатки.

— Почему так тихо? — спросил он.

— Буран надвигается…

В совершеннейшей тишине горной ночи ощущалась тревога. Полотняная крыша палатки прогибалась от снега, вкрадчивая белесая мгла наползала со всех сторон, люди закапывались в снег, укрывая себя и лошадей войлоком. Старый проводник лег у входа в палатку, будто говоря всем своим спокойным равнодушным видом: пока я тут, ничего не случится.

— Голову прямо разламывает, — пожаловался Кошаров. — И в ушах непрерывный звон.

— Это от высоты, — Семенов потрогал полы палатки. — Укреплена хорошо.

Плотная завеса падающего снега выгнулась и зашелестела, в ней появилось маслянистое пятно и быстро увеличивалось в своих размерах. Сквозь снег прорвался лунный луч, гребни гор на мгновение вспыхнули. Снег снова сомкнулся, лунный свет исчез. Ночь отсвечивала белесой пеленой, робкие шорохи прокатывались над землей.

Семенов, а за ним и Кошаров услышали далекий приглушенный гул. В нем было что-то отчаянное, грозное, неумолимое. Потом послышались тяжелые, неимоверно тяжелые вздохи, от которых задрожала снежная завеса.

Семенов понял: на вершинах Тенгри-тага буран. И как только он догадался, тревога исчезла. Он стал спокойнее прислушиваться к нарастающему гулу.

Снежные змейки, скользящие с резким шипом, стали приподниматься. Воздух сгущался, плотнел и как-то сразу двинулся на палатку. С вершин Тенгри-тага сорвался ветер. Ветер не кидался из стороны в строну, а дул с огромной, все нарастающей силой. Мерзлые камни запрыгали с обрывов, сталкиваясь между собой. Палатка туго звенела, содрогаясь, полы ее то надувались, то опадали, ударяя Петра Петровича по голове.

Маленький камешек пробил полотно палатки, воздушная струйка скользнула в прореху, раздернула полотно. Снежный смерч закрутился в палатке, приподнял ее, обрушивая на Семенова и Кошарова.

Задыхаясь от тяжести, Петр Петрович вскочил на ноги, вышел из палатки. Ветер опрокинул его и поволок в бушующую ночь.

Напрасно Петр Петрович цеплялся за камни, его перевертывало, несло, опять перевертывало. Оглушенный, ослепленный, он катился под уклон, пока не полетел в ревущую белую мглу. Полет продолжался секунду. Семенов с головой погрузился в снег. Где-то над ним визжал и пощелкивал буран. Петр Петрович энергично заработал руками, освобождаясь от снега.

— Аксакал! Ты жив, аксакал? — Плоское заиндевелое лицо склонилось над ним, крепкие руки взяли за плечи и приподняли. Другие руки потащили вверх.

Кошаров и проводник привели Петра Петровича к опрокинутой палатке, укрыли войлоком.

— Слава аллаху, не обморозился, — бормотал проводник, ложась около Семенова.

Перед рассветом буран успокоился. Небо очистилось. Семенов откинул войлок, увидел художника и проводника, разрывающих сугроб. Из-под снега выползали люди, отряхивались, фыркали, отыскивали лошадей, вещи, дрова.

Петр Петрович снова оглядывал горную группу Тенгри-тага, видную на всем своем протяжении. У подножья текла Сары-Джас, принадлежавшая к системе центральноазиатскои реки Тарима.

Семенов произвел второе гипсометрическое измерение Хан-Тенгри и Кокджарского перевала. Определение подтвердило семикилометровую высоту Хан-Тенгри. Абсолютная высота Кокджарского перевала была установлена в 3510 метров.

День 25 июня прошел в сборе растений. Петр Петрович собрал пятьдесят различных видов; из них тридцать оказались чисто азиатской флоры. Утром следующего дня он начал восхождение на северный склон Тенгри-тага, чтобы измерить высоту снежной линии. Переправившись через Сары-Джас, которая поразила его «млечно-бело-зеленоватым цветом своей воды, очевидно питаемой ледниками», он оставил отряд на биваке. Проводники вели его и Кошарова кратчайшим путем к полям вечного снега. Подъем был очень крутым, каменные осыпи затрудняли путь. Наконец они достигли высоты 3950 метров. Эти метры «составляют как высоту снежной линии на северном склоне Тянь-Шаня, так и высшую точку, достигнутую мною в этом хребте», — отметил он в дневнике.

Утром 28 июня Семенов решил пробраться к истокам Сары-Джаса, берущим свое начало в ледниках. Шли очень медленно, осторожно. Речная долина была завалена мраморными валунами. Всюду, куда Петр Петрович ни бросал взгляд, виднелись нагромождения белого и серого мрамора.

Между валунами попадались черепа горных баранов с длинными, закрученными рогами. Семенов, натужась, приподнял один из черепов.

— Это кочкар, — объяснил проводник. — Крупный баран, куда до него архару…

— Породу этих колоссальных баранов описывал еще Марко Поло, — сказал Петр Петрович художнику, — но венецианцы ему не поверили. Лишь в первой половине девятнадцатого века английский путешественник Вуд нашел на Памире такие же черепа. Английские зоологи назвали кочкаров именем Поло. Кстати, зоологи считают кочкаров вымершими животными. Никому еще не посчастливилось увидеть их живыми…