«Ничего,- говорит он, успокаивает.- Помучаешься и воскреснешь. Это пустые муки, они без следа проходят. Любовь – она как сон. Все муки от любви – выдуманные».

И рассказывает, как в детстве ему однажды приснилось, будто нашел деньги. «Тогда еще тридцатки были,- рассказывает,- так их целую пачку толщиной пальца в четыре, не меньше. И вот бегаю по огороду – туда-сюда, ищу, куда бы спрятать. В землю зарыть – дождем размочит, с собой, под рубашку сунуть – заметят, отберут. Кто отберет – не знаю, а боюсь, сердце – бух-бух, от страха, что отберут. Бегаю, бегаю, значит, по огороду, прижимаю к себе эту пачку, и вдруг – проснулся. Не поверишь, наверное: заплакал, когда понял, что сон. Господи, думаю, такие деньги! А сам руки к груди тисну, будто пачка еще тут, и слезами обливаюсь, поскольку ее нет… Веришь, под подушку заглядывал – пусто… Вот так. Ничего ведь не было, а – плачу. Не имел я этих денег, а переживаю, что потерял… Так и любовь: ничего нет, а переживает человек. Потом, конечно, смеется: какой я, мол, дурак – из-за ничего переживал. Ты еще посмеешься, племянница. Года через три-четыре замуж выйдешь, меня на свадьбу пригласишь, и – вместе посмеемся. Спасибо мне скажешь, что не позволил тебе со сна глупостей наделать. Я еще «горько!» на твоей счастливой свадьбе пьяным голосом кричать буду…»

«Дядя Валя,- вдруг говорит Тина чистым звонким голосом.- Вот я стану взрослой и буду ненавидеть вас всю жизнь. Зачем вам это?»

«Э-э! – дядя Валя машет рукой.- Ты тысячу раз переменишься».

И рассказывает еще случай. Как, будучи подростком, полез к соседу за яблоками и был пойман. Сосед, сильно обозленный прежними опустошениями своего сада, поймав дядю Валю, возжелал для него особо унизительного наказания: на глазах у вышедших из дома своих дочек, ровесниц дяди Вали, зажал голову пленника меж своих колен, стащил с дяди Вали портки и под стыдливое хихиканье дочек отстегал его ремнем по голому заднему месту… Дядя Валя очень переживал этот случай и твердой клятвой поклялся отомстить – когда вырастет – обидчику, и даже наточил большой нож и спрятал его, с тем, чтоб в зрелые годы не тратить времени на подготовку, а сразу приступить к исполнению мести – зарезать соседа насмерть.

«А месяц назад,- говорит дядя Валя,- я рекомендовал этого соседа в члены колхозного правления. А народу так сказал: он мужик хоть и в годах, но еще крепкий, а хозяйственней его в колхозе не сыщешь. Послушался народ, избрал… А нож заточенный соржавел, должно быть, весь, я и помнить забыл, куда его спрятал. Человек – существо очень изменчивое, за жизнь и злость тысячу раз пройдет, и любовь – местами попеременяются, так что не станешь ты меня, племянница, ненавидеть, спасибо скажешь».

И уходит дядя Валя.

А Тина – молоко попьет, доску в стене подергает, фруктов-овощей поест и ложится обратно на топчан, в потолок глядит. И выходит из нее преждевременная любовь к Верещагину, душным облаком плотно окружает, и кажется, что некто преждевременный кричит, а самой – ни вздохнуть, ни охнуть.

Это со стороны смотреть – вроде бы пустяк. А на себе испытаешь – жуткое дело.

Тем временем мальчик Коля сочинил вторую песню.

От первой она отличалась очень важным признаком: в ней были слова.

Если с предысторией, то вот как это случилось.

Шел Коля по улице, а впереди – парень с девушкой. Девушка смеялась, приплясывала без всякого повода, а иногда клала парню на плечо голову и шла в этом неудобном положении шагов пять или шесть. Одним словом, всячески демонстрировала свою радостную и нетерпеливую любовь.

А как раз накануне пролился с неба дождь и кое-где на асфальте встречались лужи. И вот девушка вступила в одну из них, так как положенной на плечо парня головой не имела возможности смотреть вниз. Парень тоже вступил – из солидарности, что ли, ведь он мог смотреть вниз, но это не имеет для дальнейшего развертывания событий никакого значения. А тот факт, что вступила девушка,- имеет. Потому что после этой оплошности парень готов был двигаться дальше, а девушка – нет. Она заойкала, голову, естественно, с кавалерова плеча убрала и стала прыгать на единственной чистой ноге. А другую поджала – в красной лакированной туфле, забрызганной грязью.

А парень шел с портфелем – студенты они, что ли, были. И вот, покровительственно улыбнувшись на громкие восклицания своей подруги, он расстегнул портфель и вынул из него тонкий журнал – наверное, не нашел ничего похуже. Выдрал из этого тонкого журнала лист, помял, чтоб размягчить глянцевую высококачественную бумагу, и дал девушке. А та обтерла этим мятым листком туфлю. И они пошли дальше, продолжая вести себя так же, как и до этого, вернее, девушка продолжала. А парень как шел, так и шел. Он себе никаких неприличных выходок не позволял.

А листок они выбросили. Вернее, девушка выбросила. Парень, как вырвал, так больше в его судьбе участия не принимал.

А мальчик Коля его подобрал.

Теперь хоть тресни, хоть тысячу лет гадай: интуиция какая особо мудрая подсказала Коле этот негигиеничный поступок или просто детская дурость безмятежно проявилась поднимать всякую грязную гадость.

Как бы там ни было, а поднял Коля листочек, расправил его и стал читать, что в нем есть, хотя прежде особой склонности к печатному слову не питал, а тут вдруг зачитался; так что, пожалуй, это все же скорее всего интуиция подсказала, а не детская глупая дурость.

Прочитал Коля сквозь размазюканную грязь напечатанное на листке столбиком стихотворение и не то чтоб радость или удовольствие испытал, а душа у него заныла.

Это совершенно различные вещи: испытать радость, удовольствие и заныть душой. Можно, например, встретить на улице своего лучшего приятеля и при этом, конечно, обрадоваться, испытать удовольствие от встречи. А можно увидеть совершенно незнакомую девчонку, до которой тебе никакого нет дела и – ни с того ни с сего вдруг заныть душой.

Так что разные это вещи.

Если читатель желает, я, пожалуйста, берусь объяснить это фактическое различие по-научному. Например, так. Испытать радость – это значит встретить что-то хорошо уже тебе знакомое, неоднократно доставлявшее приятные минуты и прежде, а заныть душой – это, наоборот, столкнуться с совершенно незнакомым явлением, от которого – ты не знаешь – будет радость или горе, то есть ты не знаешь, что именно, но обязательно или радость, или горе, и миновать нельзя, не отвертеться.

Таким образом, радость – обыкновенный, если выражаться по-научному, условный рефлекс, а когда душа ноет – значит, судьба простерла над тобой свое то ли белое левое, то ли черное правое крыло, или сам Господь Бог коснулся тебя своей чуткой, с чуть дрожащими пальцами, рукой.

Но это совершенно ненужное объяснение, не стоило его приводить. Не в нем дело. Оно не имеет никакого отношения к нашему художественному повествованию, придавая ему несвойственные литературным произведениям черты научного трактата.

В стихотворении, прочитанном мальчиком Колей, воспевалась окружающая нас природа, но не вся целиком, а некоторые ее аспекты: в основном в стихотворении писалось о снежинке, как о чудеснейшем произведении этой природы, однако упоминались также еще и автомобильные шины, которые безжалостно и грубо наезжают на данные снежинки, спрессовывая их в крепкий, грязный лед, лишая, таким образом, природной индивидуальности эти маленькие шедевры натурального искусства, которые «с неба падали все так подчеркнуто порознь»,- такая была в стихах строчка. У Коли сердце прямо кровью облилось, когда он прочитал о сотворенных из нежных снежинок грязных льдинах, на которых «запах машинный и от шины в них прорезь», и печальный, в результате всего этого, конец: «очень стали едины, с неба павшие порознь».

Спрятав грязный листок в карман, Коля зашагал по улице, тоскливо выговаривая в уме различные слова из стихотворения, причем сначала ровным и одинаковым внутренним голосом, а потом некоторые слова стал замедлять, а другие, наоборот, убыстрять и еще черт знает что стал с ними делать; в общем, так он шел-шел и в результате сочинил новую песню,- объяснить же, как это у него получилось,- затея, за которую может взяться только дурак.