Директор: Мы не в суде. Я не следователь. Я друг Верещагина, Мы вместе учились в университете, и я болею за него больше вас.
Альбина: Вместе учились! Верещагин, наверное, был очень симпатичным в молодости, правда?
Директор: Он и сейчас мне симпатичен. Так что не выгораживайте его, не лгите, у нас общая цель.
Юрасик: Я хотел спросить его о Кристалле, но он сразу же стал диктовать телеграмму для вас.
Альвина: Неправда! Он сначала искал спички.
Директор: Прежде вы говорили, что он искал папиросу.
Альвина: Он искал и спички и папиросу. Только я не помню, в какой последовательности.
Геннадий: Курящий человек всегда сначала ищет папиросу, а уже потом спички. В этом психологический парадокс курения.
Ия: Он искал авторучку, а потом спички. Папиросы он вообще не искал. Он их сразу вытащил. Вслед за мундштуком.
Юрасик: Мы никак не могли понять, что он хочет вытащить.
Альвина: Неправда!
Геннадий: Когда человек хочет курить и в то же время писать, он достает все, что нужно для того и для другого. Это, если хотите, логическая неизбежность.
Директор: Но неужели никто из вас не помнит, запер он сейф или нет?
Геннадий: В жизни бывают исторические мгновения, когда на сейф не смотришь.
Директор: Хорошо. Спасибо. Можете идти.
Они выходят из кабинета, гуськом идут через приемную, где добродушный толстяк добродушно шутил с утомленной ласковой Зиночкой, а в углу у шторы неподвижно темнел на них лицом темнолицый, спускаются в свой подвал и начинают обсуждать случившееся.
«Такое несчастье!» – говорит Альвина.
«Я Верещагину верю,- говорит Ия.- Он не стал бы гладить пустоту».
«Он прижимал ее к груди, как букет роз»,- говорит Геннадий.
«Ее? – переспрашивает Юрасик.- Видишь, ты сам говоришь, что он прижимал пустоту».
«Неправда!»- кричит Альвина.
…«Что? – кричит в это же время директор. Он прижимает к уху трубку и свирепо вращает глазами.- Значит, вы нарочно рекомендовали поставить его к печам?»
«Я ничего не утверждаю,- говорит директор же.- Не исключено, что в подсознании у меня грелась эта мысль».
Длинный-предлинный провод от столба к столбу протянулся на тысячи километров, и вот у одного конца этого провода с трубкой в руках сидел директор, и у другого конца – тоже с трубкой в руках тоже директор.
«Вы рекомендовали его к печам,- говорил один директор.- Вы сказали, что на серьезную научную работу он уже не способен».
«Я не кривил душой, уверяю вас,- отвечал другой директор.- Разве вы не убедились сами, что плановой работой он заниматься не умеет? И когда вы сказали, что у вас вакансия начальника опытного цеха…» «К своим печам вы его не подпускали»,- упрекал первый директор, вернее, это был второй, у которого Верещагин работал теперь, то есть Пеликан, а первым был тот, который к печам не подпускал.
«Разумеется,- соглашался не подпускавший к печам.- Я боялся, что он взорвет мне институт».
«Значит, вы решили чужими руками? Вы знали, что Верещагин не удержится…»
«Уверяю вас, лишь гипотетически. Печи – это верещагинский пунктик с давних пор. Когда-нибудь он должен был сделать это».
«Вы пристроили его к моим печам…»
«И в результате – прошу вас принять мои искренние поздравления с выдающимся научным результатом, достигнутым в стенах вашего института».
«Благодарю. Вы уверены, что Кристалл он сделал?»
«Безусловно. Верещагин из тех людей, которые в конце концов обязательно что-то делают».
«Значит, вы бы ему поверили?»
«Конечно, Верещагин, извините, не псих и не лжец».
«Но Кристалла нет!»
«Верещагин из тех людей, которые, ставя в конце фразы точку, обязательно протыкают бумагу».
«Почему вы так верите в Верещагина?»
«Не забывайте, Верещагин лучший ученик Красильникова. Позвоните Красильникову, он объяснит вам убедительнее».
Между прочим, уже потом, когда наплодили детей, он прозрел.
Жена очень обрадовалась, а сынки и дочки запрыгали от восторга и забили в ладошки.
И стали они жить-поживать и добра наживать.
Если уж делать хороший конец, то по всем правилам.
«Не говорите мне о Верещагине,- сердито сказал Красильников.- Когда я слышу эту фамилию, у меня от обиды начинают дрожать губы».
«Профессор, я нуждаюсь в вашем совете. Скажите, я должен поверить Верещагину?»
«Я мог бы назвать Верещагина бездельником и болтуном…»
«Это ваше мнение?»
«Конечно. Он обещал достать мне самосветящуюся пуговицу. Где она?»
«Я вас понимаю, профессор… Но сейчас речь о другом…»
«О Кристалле? Мне уже сообщили. Я бы его поздравил, но мешает обида. Знаете, сколько я жду? Двадцать пять лет! Я жду уже четверть века. Занятой человек не может столько ждать!»
«Значит, вы слышали о Кристалле? Ну и как?»
«Он мог бы создать его на десять лет раньше, не знаю, что ему помешало. Он и пуговицу давно достал бы, если б был чуточку собранней. Мой медведь уже четверть века живет с одним глазом, хотя не меньше нас с вами хочет видеть мир стереоскопически. Пожалуйста, напомните Верещагину».
«Обязательно. Значит, вы верите в него? Но ведь Кристалла нет!»
«Когда Верещагин дописывает фразу, он обязательно ставит в конце кляксу. Такой он человек. Пусть это вас не смущает».
…«О господи! – сказал директор, положив трубку.- Что за наказание – общаться с людьми!»
«Ну, племянница,- сказал дядя Валя,- вижу, проходит. Книжки читаешь, вчера, как телевизор глядела, слышал, засмеялась в одном месте. Проходит, значит, болезнь твоя?»
«Проходит»,- сказала Тина.
«Мне, правда, кинокомедия та не понравилась,- сказал дядя Валя,- но у меня другой взгляд, так и положено, ты молодая совсем, тебе хиханьки да хаханьки легко даются. А? – он ткнул Тину желтым пальцем в бок.- Легко, а? – и снова ткнул.- Ха-ха!»
«Ха!» – сказала Тина.
«Легко! – весело закричал дядя Валя.- Легко! Легко!» – и ткнул три раза подряд.
«Ха, ха, ха!» – сказала Тина.
Дядя Валя ткнул еще.
«Ха!»
Еще ткнул.
«Ха, ха, ха!»
«Вот видишь,- сказал дядя Валя.- Любовные переживания с вашего женского пола как с гуся вода».
«Ах-ха-ха! – закричала Тина.- Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха».
Строчка кончилась.
«Садись,- сказал директор.- Садись, Верещагин, садись. Садись, садись, садись. Пусть с меня снимут голову, пусть меня посадят на кол – пусть, я согласен, попробуем еще. Это большое счастье, если меня просто снимут, если назовут авантюристом и вышвырнут вон – это счастье. А то ведь скажут: повредился в уме, сумасшедший, и не ошибутся. Будем сидеть с тобой в одной палате. Будем лежать на соседних койках. Ты любишь у окна или подальше?»
«У окна,- сказал Верещагин.- Я из него выскочу». Директор засмеялся нехорошо: «Выскочишь, как же! Там решетки. А я люблю, чтоб окно слева. Чтоб, если отвернешься от него, то получилось – на правый бок,- он снял трубку, соединился с мастерской.- Петя,- сказал он.- Подготовь-ка в подвале еще раз. Тащи туда вторую магнитную пушку. Я тебе еще за первую сниму голову, но потом. Пока тащи в подвал вторую… Да, Петя… конечно, Петя, и все остальное… Да. Если нет, бери в рентгеновской лаборатории, демонтируй ее к чертовой матери, ломай институт, все тащи в подвал!.. Ну, вот,- сказал он уже Верещагину, положив трубку,- а ты говорил: дешевле ваты»,- снова вернулся к старому разговору. «Это я для красного словца,- оправдался еще раз Верещагин.- Очень красиво звучит, если о чем-нибудь говорят, что дешевле ваты».- «Говорить: дешевле спички – еще красивей»,- предложил директор. «Не,- возразил Верещагин.- Я спички использую в такой формулировке: безотказна как спичка. У одного знакомого, еще в Порелове, перенял. Знаешь, о ком он так говорил? О покладистых женщинах. Потрешь ее, говорил, она и загорается. А я о хороших приборах так отзываюсь».- «Я погиб,- сказал директор.- Неужели на каждый Кристалл должно сгорать по магнитной пушке? А еще говорил: дешевле ваты».- «Опять ты про вату! – рассердился Верещагин.- Там в конце надо дать такой импульс, булыжник и тот сгорит. Конечно, можно сконструировать пушку многократного действия, но это в будущем».- «Заглядываешь в будущее? – завистливо сказал директор.- А я стою на реальной почве сегодняшнего дня, выбираю койку в психбольнице… И как только Петя расщедрился дать тебе магнитную пушку? У него же проволоки не выпросишь, а тут… Он же себя под увольнение подвел. Чем ты его купил, ума не приложу».- «Я дал ему взамен средство для ращения волос»,- объяснил Верещагин. «В аптеке купил? – спросил директор.- За семьдесят копеек? Не ври,- сказал он.- Петя не такой простак, его на мякине не проведешь».- «В аптеке – блеф,- сказал Верещагин.- Это средство изобрел я сам. От него на пустой лысине за неделю вырастает пышная шевелюра».- «Ты серьезно?» – спросил директор. «Я его изобрел десять лет назад,- объяснил Верещагин.- Ночами не спал, но получилось. Эффект поразительный».- «Ты это серьезно?» – спросил директор. «А что тут такого?- удивился Верещагин.- Ты же меня знаешь: за что ни возьмусь, успех тут как тут. То есть не сразу, конечно, но в конечном итоге… Думаешь, Кристалл и Возродитель волос – единственные плоды моего ума? Ошибаешься! Я, например, изобрел еще детскую игрушку, скоро сделают сорок шесть тысяч и все назовут моим именем». Директор судорожно глотнул. «Ты это серьезно?»- снова спросил он, придумать какой-нибудь другой вопрос ему не удавалось. «Честное слово!» – сказал Верещагин и клятвенно прижал к груди руки. «Постой,- сказал директор.- Давай четко и последовательно. Значит, ты утверждаешь, что изобрел средство, от которого волосы растут как грибы…» – «При чем тут грибы? – возмутился Верещагин.- Волосы растут как волосы. Если б они росли как грибы, то были б слишком толстыми. А они – обыкновенные. Помажешь лысину, и через неделю – шевелюра… Вообще-то ты прав, какое-то сходство с грибами есть».