Но главное, это сходишь с протоптанных туристами тропок и впервые видишь те девять десятых Рио-де-Жанейро, которые для общества на Риу-Бранко слишком малопривлекательны.
Двухвагонный трамвай въезжает в проход под девятиэтажным домом на углу Ларгу-да-Кариока — и через десять секунд выползает с другого конца. Вскоре последняя остановка трамвая, который в полчаса за двадцать сентаво довозит своих скромных пассажиров до Руа-дас-Невес, высаживая их высоко над городом.
Старомодный трамвайный вагон неистово швыряет из стороны в сторону; по длинной подножке вдоль боковой стенки вагона пробирается кондуктор. Вдруг трамвайная линия оказывается над крышами домов; внизу, под двухэтажным каменным виадуком, течет авенида Мем-де-Са с миниатюрными коробочками трамваев.
После каждого нового поворота открываются новые изумительные виды: закоулки с доживающими свой век особняками патрициев, домишки, вот-вот готовые развалиться, и тут же многоэтажный дом на крутом склоне с лестницей, закрученной спиралью, как на минарете каирской мечети Ибн-эль-Тулун; пальмы на горах, староиспанские патио — внутренние дворики, скрытые за деревьями папайя, голые склоны и причудливые церквушки.
Возле домиков сидят, отдыхая, люди. Кое-где из окон слышится старинная мелодия спинета, как бы окутанная паутиной прошлого века. Косая тень отделяет залитые солнцем склоны от потемневшей ложбины, куда уже прокрадывается сумрак. Мирный покой на небольшой площади в конце Руа-Ориенте, охваченной воскресной ленью тропической сиесты.
На конечной остановке вагоновожатый садится на подножку и задумчиво смотрит в небо. И кажется, будто ты вдруг очутился в прелестнейшем уголке Рио-де-Жанейро.
Последние лучи солнца распрощались с гипсовыми надгробными памятниками небольшого кладбища, расположенного на склоне под уличкой Мигуэль-де-Пайва, и ползут по косогору к вершине Корковадо. Сюда уже не долетают ни паровозные гудки из района порта, ни рев тысяч автомобильных сигналов. Сюда никогда не проникает машина, никогда не добраться ей до уличек под Монте-Алегри, крутых, как крыши готических соборов, и таких обрывистых, что невозможно шагать через две ступеньки, поднимаясь по высокой лестнице вдоль стен домов. Лишь индюк бормочет тут на стенке да на тротуарах беседуют кабокло в пижамах.
Другой мир. Совсем иной, чем Рио туристов и королей торговли, чем город авениды Варгас и Копакабаны.
Наш трамвай занят теперь чернокожими парнями.
Все пассажиры оживленно беседуют, притопывают, подпевают группе парней, которые избрали прицепной вагон местом для подготовки к карнавалу. Через две недели вся Бразилия с головой окунется в круговерть маскарада, а две недели — не очень-то большой срок. Уже два месяца распевает Рио-де-Жанейро карнавальные песенки, которые порождены темпераментом, неодолимым жизнелюбием и врожденным талантом народных музыкантов и которые были признаны лучшими на прошлогоднем конкурсе. Эти песенки на долгие недели завладевают всей жизнью большого города. Они распространяются, как лавина; их разучивают и на фавелах, и в садах предместий, и на улице, и в трамвае, и на тротуарах, и в поезде, и в залах ожидания вокзалов.
Между тем на море, на город и на зеленые склоны гор опустилась ночь.
Горстка людей на конечной остановке на Сильвестре терпеливо дожидается, когда из темноты леса выползет стальная сороконожка с освещенными прямоугольниками окон, с зубчатым брюхом и тихо рокочущими электромоторами. Она останавливается, вбирает в себя порцию пассажиров и снова погружается с ними во мрак.
Тоннель в зарослях дремучего леса. Исполненная таинственности поездка под кронами деревьев-великанов, под завесою лиан и бахромой лишайников, среди тропических цветов и душистых мимоз. Мы словно плывем по лесу, которого не увидишь в дебрях Мату-Гросу, ибо там не пробиться сквозь его непроходимую стену. Окна сороконожки выхватывают из тьмы сцену за сценой и тут же задергивают их занавесом таинственности, а ее зубчатые колеса шаг за шагом вгрызаются в штольню царства горных духов.
Время от времени среди темных силуэтов лесных великанов внизу сверкает электрическое море Рио-де-Жанейро, дно которого скрыто в пропасти. Это совсем не то зрелище, которое открывается с самолета, ведь из него нельзя смотреть во все стороны и в то же время почти касаться первобытного леса.
На вершине Корковадо стальная сороконожка выбрасывает из своего чрева пассажиров. Здесь проходит аллея прожекторов, которые всю ночь заливают сотнями тысяч ватт тридцатиметровую фигуру распятого Христа, смягчая грубо отлитую безвкусицу ее бетона. Эта освещенная скульптура служит морякам, лоцманам и туристам верным ориентиром, каждую ночь сияя прямо над городом, с семисотметровой высоты.
Темно-синие силуэты гор за заливом Нитерой отражаются в зеркальной глади моря, и это несколько более светлое отражение отделено от земной тверди цепочками мерцающих огоньков набережной.
А в глубине под Корковадо расстилается фантастический световой ковер, искристая мантилья, вытканная нитями жемчуга, сказочная парча, переливающаяся от горизонта до горизонта миллионами звезд. По ней раскиданы темные островки фавел, где нет электрического света, над ней ослепительными вспышками полыхают искусственные метеоры, огненные языки маяков, кружащие над мысами материка. В темно-синем зеркале озера Родригу-де-Фрейтас дрожат блестки отраженных огней Ипанемы и Леблона. А где-то в темноте на юге лишь угадываются султаны королевских пальм ботанического сада.
Сюда, на Корковадо, не доходит суматошный шум улиц и площадей. Немую игру света и тени не нарушает бешеный пульс города, чьи артерии вот-вот лопнут.
Корковадо, — этому молчаливому сказочному горбуну, оставлен лишь шелест деревьев.
Неполных полтора столетия тому назад, в конце колониального периода, негров в Бразилии проживало больше, чем остального населения.
Деятельность Лисабонской торговой компании, основанной в 1684 году, выродилась в неофициальную оптовую торговлю африканцами, привозимыми из всех частей Черного континента. До отмены рабства в Бразилию было переправлено около 12 миллионов рабов. Но предприниматели, неслыханно нажившиеся на даровом труде негров, были готовы делать все что угодно, лишь бы не откладывать часть своих непомерных прибылей в резервный фонд, из которого им бы пришлось когда-нибудь оплатить перевозку освобожденных негров на их прежнюю родину.
И в результате Бразилия, четвертое по величине государство в мире, представляет собой самое пестрое во всей Южной Америке смешение разных национальных, расовых и языковых элементов. Пожалуй, ни одна страна в мире не пережила за последние четыреста лет такого бурного перерождения состава населения, как Бразилия, которая раньше принадлежала только индейцам.
Из всех 50 миллионов бразильцев на долю исконного индейского населения не приходится и двух процентов.
Индейцы были загнаны в глубь страны, в неприступные дебри лесов, где их самым надежным защитником стала тропическая природа. Рассказы об индейцах никак не волнуют жителей Рио-де-Жанейро, хотя и те и другие находятся на территории одного государства. Кариоки даже и не осознают, что ряд слов, которые они каждый день слышат, произносят, читают в газетах и под номерами автобусов и трамваев, — это все, что осталось от недавнего прошлого. Само слово carioca, обозначающее теперь жителя Рио-де-Жанейро, состоит из двух индейских слов: cari, что значит «белый человек», и оса — «дом». Точно такого же происхождения и название знаменитой набережной Ипанема. Ipa означает «побережье», a nema — «большой». Подобных примеров в Рио-де-Жанейро довольно много.
Для обозначения понятия «метис» в Бразилии ужилось сразу три названия: cariboca, uriboca и mameluco. Все они означают одно и то же: человек, в жилах которого течет кровь индейца и белого. Бразильские мамелюко, разумеется, не имеют ничего общего с египетскими мамелюками, которые вначале были куплены как рабы правителями древнего Египта, а потом сами стали правителями. Бразильский мамелюко — это, собственно говоря, mamaruca. Так индейцы из племени тупи называли метисов, потому что mama означает «смешивать», a ruca — «происхождение». Это индейское выражение было искажено в начале XVНI века иезуитами из Сан-Паулу, которые стали произносить его на свой манер и в память о египетских мамелюках. У этого названия метисов в Бразилии нет никакого пренебрежительного оттенка. Это самое обыкновенное обозначение одной из групп метисов.