Таким образом, морру, хоть и было ближе, чем когда бы то ни было, осталось пока за семью печатями.
Сегодня жарко и душно. Так при нас еще не было. Полуденное солнце раскаляет улицы, загоняя в тень все живое. Полисмена с дубинкой сегодня нет. Люди из Морру-Санту-Антониу бредут наверх, к своему жилью. Они немного общительнее и менее угрюмы, чем при первой встрече.
— Заходите ко мне, посмотрите, как я живу! Отчего же? — улыбается здоровенный парень, закуривает и сплевывает. — Холодильника у меня нет…
За ветвями деревьев, окружающих заброшенный корт, показались первые жилища. Конура, слепленная из глины и покрытая листами ржавого железа. Ниже, под нею, вторая, сколоченная из жести, из разрезанных и выпрямленных бочек из-под асфальта. Лабиринт лачуг среди путаницы тропинок, тротуарчиков, лестниц и закоулков, заросших кустарником. Жилища из ящиков, из отходов строительного леса, из жестяных вывесок, постройки из ничего, вызванные к жизни умелыми руками бедняков, придавших им вид жилья и обложивших их камнями, чтобы ветер не снес их жилье.
Сотни хибарок, прилепившихся к крутому склону, сидят почти одна на одной; между ними развевается знамя бедноты — белье на веревках. Юдоль печали в центре Сидаде Маравильоза — Города Чудес.
Весь склон фавелы живет скученно. Люди ходят сквозь щели между хибарками — нет, это не ходьба, это альпинистские трюки. Трудно сказать, как люди на Санту-Антониу выбираются из своих жилищ во время дождей, когда паутина тропок и глиняных ступенек в их квартале превращается в крутые, скользкие грязевые катки. Дождевой воде некуда стекать, кроме как на тропинки. Нигде и в помине нет ни канализации, ни водопровода, ни даже электрического освещения. Ручейки нечистот и грязи текут среди хибарок по склону и сливаются внизу, на главной дорожке, в одну зловонную канаву. С самого низа, с ближайшей улицы, дети таскают на голове ведра с водой, чтобы у их матерей дома было из чего готовить и чем стирать. Не только для себя и для детей. Никогда им и в голову не приходило, что своих мужей и детей они бы могли одеть в тот белоснежный батист и поплин, который изо дня в день развешивают они на веревках перед домом. Всему Рио-де-Жанейро известно, что никто в городе не стирает белье так чисто и так дешево, как женщины с фавел. Без стиральных машин, без водопровода и канализации. Прачкам и их детям приходится каждое ведро воды втаскивать на стометровую высоту склона по головокружительным тропинкам.
А где же они работают? Как раз под нами перед своей хибаркой чернокожая старуха выжимает белье. В самой хибарке места нет. Двухметровый дворик она вынуждена еще делить с маленьким внучонком, который ползает у ее ног. Старуха стирает в облупленном тазу. Ей некуда поставить его так, чтобы с утра до вечера не гнуть свою больную спину. Одним загнутым краем таз опирается на кол, другой подставкой служит ему костлявый бок старухи.
Немного дальше, у перекрестка тропок, возится в пыли клубок детей, белых и черных, прямо на мусорной куче, на единственном свободном месте, которое осталось для детских игр.
Взрослые останавливаются, улыбаются, отвечают на приветствия, заговаривают с нами. Метельщики и посыльные, портовые грузчики и безработные. С первой минуты они сумели почувствовать, что мы пришли знакомиться с их бедностью не ради сенсации. Они стали шутить, приняли нас, провели по своему «городу». В каждом их слове, в каждом жесте мы чувствовали, что они сами решают, кого принять, а кого прогнать. Мы были гостями в их бедном доме, где бедность не порок, где люди не терпят только одного: сострадания.
«Негритянский квартал», — говорили богоподобные с Копакабаны. Правда, на Морру-Санту-Антониу живет много негритянских и мулатских семей. Но здесь много и белых. Они живут все вместе, без каких-либо предрассудков. Их связала безграничная нищета, цинично заключенная в панораму небоскребов. Она стала общим вершителем их судеб, властителем их дум и чувств. Но эта нищета — не униженная, не задавленная и безнадежная, не беззащитная и не жалующаяся. Люди из Санту-Антониу умеют щедро раздавать то, что у них в избытке, — песни и смех. Именно они, эти люди, бывают душой карнавалов; их песни — это песни сильных, а их темперамент и жизнелюбие подобны перегретому котлу, который ежегодно направляет свою излишнюю энергию в хороводы карнавала. Пока — в хороводы.
Мы прошли путаницей извилистых тропочек, перевалили через вершину горы и оказались на противоположном склоне. Скользкая глина сменилась плоскими глыбами камней, а затем метровой полоской мокрого бетона на дне «колодца» между двумя слепыми стенами доходного дома. Пустые бочки и ящики с бумажными отбросами заставили нас боком пролезть сквозь эту щель. Наконец темный, такой же узкий проход, ворота — и мы снова очутились в Рио-де-Жанейро.
Потайной выход из мира нищеты в город неоновых огней, мрамора и рекламных улыбок без сердца. Потайной выход, замаскированный вывеской «Ресторан Гарото да Рибейра», на Руа-ду-Лаврадиу, дом номер 113.
Адрес, о котором умалчивают все бедекеры, все туристские путеводители; дом, возле которого никогда не остановится автобус с любопытными туристами.
Вот что написал Губерт Герринг в своей книге «Хорошие соседи» («Good Neighbours»):
«Мой друг заснял несколько жестяных хибарок на одном из морру в Рио-де-Жанейро. Полисмен любезно отвел его в полицию, где его пленке пришел конец. Бразилия требует от иностранцев, чтобы они вели себя благовоспитанно и фотографировали Сахарную Голову и прекрасных сеньорит на Копакабане, но не снимали бразильский голод, сифилис, цингу и рахит…»
У Губерта Герринга, путешествовавшего по Бразилии с паспортом гражданина Соединенных Штатов Америки, явно не было оснований преувеличивать. Он был прав. Полисмены в Рио-де-Жанейро сердятся, когда в дом № 113 по улице Лаврадиу заходят иностранцы, да еще с фотоаппаратами.
РИО НА КОЛЕСАХ
Совсем еще недавно авениду Риу-Бранку украшали густые ряды деревьев. А набережная Фламеяго просто кичилась своей двойной аллеей, устланной широким ковром зелени.
Ныне этот ковер сузился до одного метра газончика под рядком деревьев, но пройдет немного времени, и лесорубы проложат автомобилям дорогу и по этим жалким остаткам былой гордости Рио-де-Жанейро.
Да ведь где уж дорожной полиции уразуметь, почему жалуются любители зелени, видя, как на их глазах гибнут аллеи королевских пальм. Полиция должна обеспечить свободный проезд тысячам машин, которые каждый божий день носятся между центром города и Копакабаной по семнадцатикилометровой длине забитой транспортом авениды. Поэтому она разрезала авениду Бейра-Мар на четыре пояса с движением в одном направлении и развесила над ней броские знаки:
«Velocidade minima 60 km». «Минимальная скорость 60 км».
Шестьдесят километров в час — и это в сердце второго по величине города Южной Америки! Законом здесь не карается и скорость в два раза большая. Но стоит только водителю замедлить ход и проехать со скоростью ниже установленной нормы, как на другой день федеральная полиция преподнесет ему сюрприз в виде официальной повестки: «Вы подвергаетесь штрафу за медленную езду…»
Этот закон распространяется на весь автотранспорт без исключения. Если вы сядете на Риу-Бранку в огромный омнибус Twin Goach, вам придется убедиться не только в исполнительности его водителя, но и в том, насколько крепки ваши собственные нервы. Шестиколесный великан с дизель-мотором, расположенным сзади, берет старт с быстротой сильной легковой машины. В начале пути его задерживает поток автомобилей, останавливаемый сигналами автоматических светофоров. Но едва вырвавшись на простор авениды Бейра-Мар, он уже через несколько секунд мчится со скоростью 80 километров в час. В вечерние часы водитель полностью загруженного автобуса позволяет себе сотню в час. Днем он проходит весь свой путь, включая остановки, примерно за четверть часа. В ночную смену он проезжает свои 15 километров до устья авениды Риу-Бранку за двадцать минут, то есть со средней скоростью 75 километров в час.