Гораздо многочисленнее здесь группа мулатов— людей, родившихся от белых и африканцев. Мулаты составляют значительную часть бразильского населения, вместе с неграми они не только неотделимы от него, но и, напротив, придают всей Бразилии наиболее яркий этнографический характер.

Но что больше всего с первых же шагов поражает приезжающего в Рио-де-Жанейро, так это невиданное миролюбие, царящее между отдельными расовыми группами. Бразилия не знает той расовой дискриминации, которая в США создала барьер между — белым и черным человеком. В Рио-де-Жанейро не существует трамваев или автобусов с местами, отведенными лишь некоторым «цветам». Белый здесь может сидеть рядом с негром и метисом как в кино, так и в трамвае или за столом. И только туристы из Соединенных Штатов Америки, видя такое, воротят нос в сторону и не могут простить бразильцам этой «неслыханной несуразности».

В Рио-де-Жанейро людям просто претит говорить о расовой терпимости, так как она является естественной частью их обычной жизни, настолько естественной, что огромное большинство жителей просто не замечает различного цвета кожи своих сограждан или же не обращает на него внимания. Примеры тому можно встретить на каждом шагу.

В Бразилии, как и в других странах Южной Америки, в гостиницах, не считая фешенебельных первоклассных отелей, не принято чистить обувь; если бы вы вздумали выставить на ночь туфли за дверь в надежде найти их утром вычищенными, то не исключено, что вам бы пришлось ходить босиком. Это ремесло всецело принадлежит уличным чистильщикам, которые либо бегают со своими инструментами по кафе, парикмахерским и вокзалам, либо сидят в будках, расположенных в подворотнях домов. А так как в Рио-де-Жанейро и чистильщики обуви всех «цветов кожи», не удивляйтесь, если увидите, как негру в белоснежном костюме чистит туфли белый. Столь же естественно, что мужчины в лифте снимут шляпы, едва туда войдет женщина, независимо от того, белая или черная.

Эти факты тем более поразительны, если учесть, что Бразилия последней из больших стран отменила рабство. Рабами были не только отцы нынешних бразильских негров, но и значительная часть нынешнего поколения. Около ста лет назад в Бразилии была запрещена работорговля, в основном на бумаге, так как закон возымел силу только на юге страны. В 1871 году был издан закон, согласно которому дети рабов, родившиеся после этого года, становились свободными гражданами Бразилии. Шесть лет спустя свободу получили рабы старше шестидесяти лет. Это было Соломоновым решением, благодаря которому в рабстве осталась лишь производительная рабочая сила. Хозяева избавились от младенцев, малых детей и престарелых рабов. Им удалось еще целых одиннадцать лет держать в узаконенном рабстве самую выносливую часть негритянского населения. Только в 1888 году рабство было отменено полностью, хотя закон стал широко проводиться в жизнь лишь в начале этого столетия.

Место расовой дискриминации заняла в Бразилии иная, столь же бесчеловечная, но гораздо более жестокая — дискриминация классовая. В стране, где ныне сообща живет и сообща работает столько миллионов черных и белых, где сотни тысяч людей вступают в смешанные браки, невозможно осуществлять и защищать расовую дискриминацию. Различный мир белых и черных бил в глаза в Африке, где понятие «белый» сливалось с понятием «господин» и «захватчик», где за расовыми различиями скрывались глубокие, как пропасть, различия социальные.

Этот второй контраст — противоречие двух миров, разделенных стеною банковских счетов, — проявился в Бразилии во всей своей жестокости, и нигде в этой стране он не бросается в глаза так, как в восхитительном городе Январской Реки.

Ни в одном путеводителе для туристов-иностранцев, ни в одном из бразильских бедекеров среди перечисленных достопримечательностей Рио-де-Жанейро даже и не упоминается о фавелах — этих знаменитых «негритянских» кварталах Рио. Ни одно из многочисленных туристских бюро не включило в план осмотра города экскурсию на какое-либо из многочисленных морру — крутых, заселенных людьми гор, втиснутых в план красивейшего города на свете.

Ведь богатых иностранцев не очень-то привлекает оборотная сторона медали, если ее лицевая сторона сверкает так ослепительно.

Достаточно немножко свернуть с протоптанной дороги, по которой каждый день разъезжают такси и автобусы с туристами, чтобы из всех закоулков Рио-де-Жанейро глянула сложная проблема той нелегальной, скрытой кастовости, которая прячется от мира под маской расовой терпимости. Сразу возникают тысячи вопросов, на которые можно дать простой и ясный ответ. Но за ним нужно подняться наверх к морру, куда не ходят ни трамваи, ни вагоны фуникулера.

В изящном путеводителе по Рио-де-Жанейро, изданном туристским отцелением бразильского Touring Club, вы найдете на рельефных картах целый ряд этих морру, выкрашенных коричневой краской скал и убранных зеленью парков.

— Чудесные места, здоровые легкие города, — скажет восторженный поклонник Рио-де-Жанейро.

— Не ходите туда, — посоветует кариока, житель Копакабаны, — это не стоит тех усилий, которые придется затратить, и, кроме того, там небезопасно!

— На Морру-Прету полиция не решается показываться даже днем…

Морру-Прету, Черная Вершина, — одна из самых обширных фавел Рио-де-Жанейро. Значит, это вовсе не чудесное место, вовсе не здоровые легкие города…

Под Морру-Санту-Антониу, Вершиной святого Антония, мчится лавина автомобилей, так как пять минут назад регулировщик уличного движения свистком открыл путь на авениде Риу-Бранку и преградил дорогу на боковые улицы всем опоздавшим, которые попытались после пяти часов проехать к порту. И вот уже по авениде Риу-Бранку несется один сплошной поток стальных муравьев с севера на юг, а другой, отделенный пластами бетона и стали, с юга на север.

Как же над этой сорвавшейся с места лавиной искать вход в заколдованный замок, на дверях которого висит печать загадочности и странного молчания людей и карт? Отшельники, которым не мешает рев автомобильных гудков на улице, задумчиво бредут по лестнице монастыря святого Антония, чтобы там, наверху, в полумраке келий обрести покой. Пары влюбленных, опершись о балюстраду террасы, рассматривают стены небоскребов, по которым с этажа на этаж поднимаются вечерние тени.

Но на Санту-Антониу есть еще и другая лестница. По ней не ходят ни монахи, ни влюбленные. Ее не окружают фонари.

Каждый день поднимаются по ней люди, привыкшие к темноте, люди, которых дома не ожидает накрытый стол и море света. Над этой лестницей лишь шелестят растрепанные листья бананов, а на ступеньках гниют кучи мусора и отбросов. То и дело приходится отшвыривать ногой комья обвалившейся земли и перешагивать зловонные лужи. И все это в трехстах шагах от стремительной лавины автомобилей, несущихся вверх, к порту.

Бедняки не любят, когда интересуются их бедностью.

Поэтому на Морру-Санту-Антониу встречаешь недружелюбные взгляды. Черные руки засунуты в карманы, но ты знаешь, что они сжаты в кулаки. Ты для них чужеземец, независимо от того, пришел ли ты с Копакабаны или с другого края света. Ты нежеланный чужеземец, потому что ты идешь смотреть, потому что на шее у тебя фотоаппарат, потому что ты, быть может, янки с севера, потому что ты гость, которого никто не звал.

Все это ты чувствуешь еще на лестнице, далеко от того места, где можно увидеть подлинную фавелу. Но наверху оказывается полисмен с дубинкой. Временами он прохаживается по небольшой пустынной площадке, с одного конца до другого, и стережет. Кого? Политических заключенных или иностранцев, которые бы попытались сорвать покров с таинственного морру? И тех и других.

— Нет, господа, на Праса-да-Република вы пройдете быстрее низом, через Тирадентес. Верхом туда нет никакой дороги. Да, по этой же лестнице вниз, потом налево…