— А почему, собственно, перекошенный дуализм — русский, а не японский или южно-корейский? Ведь тем же японцам, с их азиатской ментальностью, в полной мере присущ современный материальный западный порядок!

Отвечаю:

— Вы совершенно нелюбознательны! Вас почему-то, должно быть по привычке, в первую очередь заинтересовал пятый пункт дуализма — его национальная принадлежность, а не ущербная перекошенность. И если всё же трагическая история его болезни вам не безразлична, я расскажу ее, но чуть позже. А сейчас я объясню вам, почему перекошенный дуализм — русский. Да потому, что японцы являются куда более последовательными материалистами, чем мы. Они, в отличие от нас, строго следуют диалектическому принципу единства содержания и формы, то есть их внутреннему азиатскому менталитету, скажем, рассудочной готовности к совершению над собой ритуального самосуда, гармонически соответствует внешняя азиатская оболочка — ну, там, желтизна кожного покрова, раскосость глаз и прочее. Русский же дуализм содержит в себе разнородные, эклектические элементы — азиатское духовное содержание и чем-то напоминающую европейскую материальную форму. Когда я говорю «чем-то напоминающую», я имею в виду не вульгарное подобие в каких-то внешних деталях туалета, которые тем больше придают нам сходство с иностранцами, чем больше мы напяливаем на себя западную «фирму»… хотя, не скрою, мужские сатиновые трусы, женские байковые портки и бесполая ватная телогрейка до сих пор не позволяют нам опускаться до бездумного и слепого копирования европейского стиля в одежде. Нет. Я имею в виду глубокое, содержательное сходство, отраженное в наших лицах. По аналогии с тем, как «глаза — зеркало нашей души», лицо — это начищенный до блеска самовар нашей души. Так вот, в редкие минуты покоя, преимущественно в период заморских круизов, подледной рыбалки или сбора грибов, в наших лицах при хорошем солнечном освещении можно разглядеть живость, открытость, улыбчивость, почти утраченную детскую способность удивляться. В такие мимолетные мгновения — так и хочется воскликнуть в переводе Н. Холодковского: «Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!» — нас запросто можно перепутать с европейцами, от которых постоянно разит за версту идиотским довольством жизнью. В остальное время наши лица самобытны и неповторимы. В них читается история Государства Российского. Тут тебе и угрюмая строгость во взоре — отпечаток языческих культов и старообрядных традиций, а также суровых климатических условий и скудости пропитания; и плутоватый прищур глаз, унаследованный от коварных ордынцев — сборщиков княжеской дани; изредка встречается отрешенный, устремленный в пространство взгляд, достойный лика святых, чудотворцев, подвижников; вот лица веселые, обманчиво несмышленые, доставшиеся нам от балагуров, скоморохов, юродивых; наследие смутных времен — опричнины, бироновщины, ежовщины, андроповщины — отражается в затаенной пугливости и невыразительности мимики; от постсоветских времен наши лица вобрали в себя углубленную сосредоточенность как проявление постоянной готовности граждан к ежедневным пакостям со стороны государства путем объявления им дефолта по понедельникам, девальвации по вторникам, деноминации по средам, инфляции по четвергам и гиперинфляции по пятницам, так что на разгрузочные выходные дни выпадает констатация прострации по субботам и пролонгация этой констатации по воскресеньям.

Надеюсь, вы поняли теперь национальную специфику перекошенного дуализма, а также некоторое сходство и ощутимые различия его материальной формы по сравнению с западной.

Однако продолжим горовосхождение к означенному утопическому пику. Людям с такими лицами — многое по плечу. Ведь за их плечами такая история! Только нашему народу с присущей ему коллективной психологией мышления, подавившей под влиянием общинно-родовых и государственных интересов личностное сознание человека, оказались не чужды близкие ему по духу коммунистические идеалы, а также призывы к диктатуре, суровой плебейской расправе над эксплуататорами и массовому революционному террору. Большим подспорьем в этом благом начинании служил чудотворный лозунг: «От каждого по способностям — каждому по потребностям!» Неудивительно поэтому, что покорение заоблачных коммунистических высот превратилось у нас из шальной забавы в навязчивую идею, в повседневный сизифов труд. Увлекшись практической стороной этого бесполезного занятия, мы как-то подзабыли его духовное содержание, заложенное во всякой серьезной попытке человека преодолеть силы земного тяготения. Ведь горовосхождение — это выражение человеческой потребности в обновлении, в своем роде нравственном врачевании, самоочищении организма от земных шлаков. Мы отправляемся в горы, чтобы познать себя до самых потрохов, чтобы приблизиться к истинному совершенству, на пути к которому сбрасываем с себя тленный балласт мирских пороков, скверны всего земного, тщетной суетности будней в надежде на то, что впереди, уже на самой вершине, вот-вот перед нами забрезжит путеводным маяком всё тот же недостижимый высший смысл, нравственный идеал, абсолютный разум, — как угодно. Что касается материальной стороны дела, то, конечно, с такой верхотуры точка начала пути совершенно не просматривается, отчего мы остаемся в полном неведении относительно достигнутых нами духовных высот. Поэтому не следует забывать и о критериях оценки. И этими критериями служат пресловутые западные стандарты. Таким образом, оставаясь азиатами по духу, мы, тем не менее, стремимся жить по несвойственным нам прагматическим западным принципам, в основу которых положены протестантская этика и либерально-демократические ценности. Такая всеядность приводит нас к полному отрыву сознания от материи, дезориентирует во времени и пространстве, бессознательно подталкивает к обрыву — в пропасть. Причем наше сознание уже настолько далеко оторвалось от своего носителя, что самостоятельно странствует гордой имперской поступью по просторам цивилизации, демонстрируя всему миру свое величие, свою исключительность и абсолютную независимость от всех и каждого, и прежде всего от своей собственной материальной оболочки. В итоге от русского дуализма остается чистейшей воды идеализм, что равнозначно идеалистическому монизму. Поэтому нет в мире больших идеалистов, чем мы. Поэтому-то наш дуализм и перекошенный.

Благодаря дарованной нам «сверху» свободе слова, — а завоеванного кухонного свободомыслия мы и так никому не уступали, — обе эти взаимоисключающие доктрины усиленно насаждаются в наши головы в виде лозунгов патриотов о возрождении духовного наследия нации и призывов либералов к материальному благополучию посредством признания указанных ценностей. Но Россия — не место для брожения умов, раскачивать лодку в России — дурная затея, поэтому от сшибки этих двух радикальных течений, скорее всего, возникнет третья сила. И я заранее снимаю перед ней шляпу, ибо понимаю, какие заморочки ее поджидают: чтобы не отпугнуть Запад и либерально настроенных сограждан, ей придется перенять кое-что из риторики «правых»; чтобы заручиться поддержкой большинства избирателей, ей не обойтись без патриотических воззваний «левых» и заигрывания с церковью. Спрашивается: чего ради ей эта дурацкая нервотрепка? за каким чертом ее понесло во власть? Ответ вполне предсказуем: исключительно ради самосохранения нации и выживания государства. А для этого нужно вернуть потерявшей управление лодчонке прежний курс и держать его впредь аккурат посередке между восточным и западным берегами. Кому-то этот пролив покажется безбрежным океаном, а я в нем вижу — всё то же застойное болото, которое, по-видимому, и является естественной средой нашего обитания. Остается уповать только на чудо и непознанные еще законы природы, с помощью которых барон Мюнхгаузен, схватив себя за волосы, выбрался вместе с конем из болота.

— Ну вот, опять всё мрачно и нет никакого выхода, — с гнетущей печалью заключаю я, и тут же обращаюсь к себе с вопросом, который, наперекор всем правилам грамматики, переношу уже в следующий абзац: