Терзаемый недоумением относительно возможных причин возникновения смеха на самолете, следующем рейсом Рим — Москва, я почувствовал некоторое беспокойство, которое переросло уже в растерянность, как только я отчетливо уловил в руладах доносящегося гогота отдельные слова, произносимые по-русски. «А не сбились ли мы часом с намеченного курса, — мелькнула у меня смелая мысль, — о чем раньше других успели догадаться „русскоязычные итальянцы“, ближе всех сидевшие к кабине пилотов? — Я снова посмотрел сквозь стекло иллюминатора, но там нас по-прежнему обступала непроницаемая мгла объятого тишиной сурового края. — Нет, с курса мы, похоже, не сбились. Курс у нас, у товарищей-господ, — неизменно верный! Тогда что же? Чего они так весело гогочут? Что их так развлекает? Откуда в них столько фонтанирующего воодушевления? Что они знают такого забавного, чего не знаю я?» Я прямо-таки терялся в догадках. И не находя простого и четкого ответа на эти мучительные вопросы, я решил, что смех может исходить либо от жизнерадостных соотечественников, предвкушающих наслаждение от своего скорого участия в битве за возрождение потускневшего российского величия, либо от экстремистски настроенных противников капитализма и глобализации экономики, современных эпигонов троцкизма — одним словом, леваков, направляющихся в Россию, чтобы перенять наш богатый исторический опыт несокрушимого сознания.

Судя по тому, как самолет начал время от времени проваливаться в воздушные ямы, мне окончательно стало ясно, что мы приступили к стремительному снижению. Эта обычно завораживающая всякого пассажира часть полета на сей раз меня нисколько не заинтересовала, потому что с гораздо большей стремительностью, намного опережая лёт железной птицы, я уносился в страну грез и спящего разума, где единственным уголком, способным вызвать душевный трепет, а также послужить надежным укрытием от докучливых зазывал, вновь призывающих меня в срочном порядке бежать к избирательным урнам, и без того под завязку заполненным прахом моих несбывшихся надежд, оставалась зеленая лужайка под высокой березой и мелким орешником, — та самая лужайка, куда в летний погожий денек так любит невзначай захаживать мой кореш Толян, чтобы после нескольких стопок там же уютно прикорнуть возле баньки неподалеку от мной сколоченной лавочки, дожидаясь в упоительной неге Надиного прихода. Но в этот год мне туда уже точно не светит.

А вот на следующий…

Загрузив в купе плацкартного вагона рюкзаки, ведра, рассаду, Мирыча, истерзанную болезнями маму вместе с двумя ее собаками и собственного королевского пуделя Люську, я встану с сигаретой в зубах на площадке тамбура, прижмусь плотно спиной к его стенке, поверну голову строго по ходу движения поезда на северо-запад и под неспешный перестук вагонных колес полностью обновленного состава, порвавшего с прошлым настолько, что вместо таблички Москва — Рыбинск на нем уже красуется надпись Москва — Сонково, вместо Савеловского вокзала он отправляется в свой «великий поход» уже с Белорусского, а взамен прежнего неторопливо-прогулочного хода до Весьегонска на протяжении полусуток теперь он способен домчать нас туда уже за каких-то 17 часов, — так вот, я выйду в тамбур, уткнусь взглядом в стекло и всю ночь напролет стану неотрывно всматриваться в проплывающие за окном фонарные столбы, даже не подумаю сменить позу, если вдруг какой доброхот и попытается ослабить мое внимание заманчивым предложением раздавить по маленькой, чтобы разгадать наконец непостижимую тайну весьегонского маршрута, — отчего это вдруг после Калязина мы уже движемся в обратном направлении; и когда эта мистика откроется мне во всей своей полноте, я уже буду наблюдать за перестановкой состава в Сонково совершенно другими глазами, — глазами человека умудренного и с ясным пониманием смысла российской жизни, без которого мне никогда бы уже не осилить иной неразрешимой загадки, — чем вызвана двухчасовая стоянка поезда в Овинищах? только ли тем, чтобы придать нашей и без того незабываемой поездке еще один яркий штрих пленительного очарования, какому неминуемо поддастся каждый из нас, заблаговременно охваченный страстью к сбору грибов и морошки? А когда уже и с этой загадкой будет покончено, когда и с нее спадет таинственный покров, я надеюсь, что мне удастся более доходчиво, чем сейчас, растолковать Толяну — естественно, предварительно мне придется его всё же разбудить, — почему солнце встает на востоке, а садится тогда, когда магазин в Бараново уже закрыт, и, сквозь просветы в вековых соснах глядя из беседки на реку, мы еще долго будем с ним потешаться над столь простой разгадкой постигнутых нами закономерностей собственной природы, непреложность которых так же вечна, как раскинувшаяся перед нашими глазами необозримая гладь водного пространства, где, как в зеркале, янтарно-рубиновыми языками отражается восхитительная красота пылающего заката.

В ходе прогулок по окрестностям Кузьминок с большим черным пуделем Люськой в 2000 году.