- Дима... Дим... Ты где? Куда ты пропал! Академ спятил! Зачем нам убивать Лену?

Зачем? Дима... Дим... Отзовись... Включись в наши поиски! Мы не тебя, мы ведь истину ищем! Вместе искать будем! Мы хотим! Хотим с тобой работать! Ты - замечательный объект! Ты сильный, ты мощный! Я тебя, только тебя хочу! Хосяк спит, он меня не слышит...

Серов изо всех сил пытался остановить мыслепоток, вскипавший в ответ на последние фразы Калерии в мозгу его, как вихрь, но сделать этого не мог, с надсадой тяжкой сознавая: его опять, его вновь засекли, его не оставят в покое никогда! Жизнь кончена, кончена, кон...

- Дима... Дим... Отзовись... Погоди, постой! Обожди нас! Отдай бумажки, и мы отстанем. Не хочешь к нам - езжай куда хочешь. Хочешь - в Сергиев. Хочешь - на Луну. Хочешь - в Кащенко. Чудак-человек! Кто же тебе про петуха поверит...

Дима... Дим..

Серов, едва переставляя ноги, двинулся назад, к спасительному каменному забору, в сквер. Он сел, закрыл глаза...

*** Прокурор Землянушина Дамира Булатовна с удивлением и раздражением немалым смотрела на следователя Ганслика и оперативника Клейцова.

- Кто вам позволил снова устанавливать наружное наблюдение? Серов не преступник!

Мы просто хотели задать ему несколько вопросов. За другими надо было следить, в свое время...

- Без "наружки", высокочтимая Дамира...

- Оставьте ваш парикмахерский тон!

- Три недели назад, сняв наружное наблюдение, мы его как раз и потеряли. Он у нас...

- У вас!

- Он у нас с вами шут знает где все это время слонялся! Теперь, здрасьте-пожалуйста, - объявился! И где же? В Сергиевом Посаде. Юродствует Христа ради! Очень, скажу вам, удобненькая формочка для того, чтобы скрывать гмм... определенные намерения и замыслы.

Маленький, кругленький следователь Ганслик надул, обижаясь, свои мясистые и опять же кругленькие щечки, но тут же воздух из-под щек выпустил, обмяк, смолк...

- Хорошо. Пригласим его сюда. Или нет... Я сама съезжу в Сергиев. Около Лавры, говорите, отирается? Ну, стало быть, там я с ним и побеседую...

***

- Встань, пес! - Серов дернулся, с трудом разлепил веки. Шел снег: первый, крупный, подвесной, киношный, мягкий. Под снегом буровато-серые стены приобрели враз цвет кирпичный, цвет от грязи-пыли очищенный. Завиднелась, засвербела в воздухе - как долгая ранка под кожей - башенка резная, тонкая, тоже каменная.

Снег укрыл, скрал брошенные машины, брезент, скамейки. И выступило из снега, выломилось из хозпостроек краснокирпичное, резное, раньше не замечавшееся крыльцо.

И скользнул с крыльца в снег человек в круглой шапке, в долгой до пят шубе, с посохом черным в руке, скользнул в снег человек горбоносый, ястребиноокий, гордый, но изможденный грехами и словно бы высосанный кем-то. Съедаемый болезнью, явно сдерживая и пересиливая себя, он тяжело остановился. Увидев Серова, горбоносый попытался выровняться, приосаниться, но из этого ничего не вышло. И тогда человек, впав в гнев, стал Серову бессильно посохом грозить.

- Встань, пес! Юродствуешь? - крикнул снова, наполняя гласные свирепым бессильем, горбоносый. Потом внезапно перешел на шепот:

- Встань, а не то и говорить с тобой не буду... Я бы тебе показал... - горбоносый зашелся в кашле. - Да вот в монахи собрался. Только не дойду, наверное, до мнихов многомудрых. А ну как дойду - да не примут? А тут ты еще. Да рази ж так юродствуют! У меня мастера такого дела есть! Видел! Ох и мастера, забодай их леший... Ну, пошел я... - Горбоносый тяжко развернулся, но тут вдруг из-за какой-то сараюхи сзади и сбоку раздалось пронзительно-визгливое:

- Куды, куды? Я здеся!

Человек в шубе, услышав визгливый голос, как-то совсем одряхлел, задергался, сник, а из сараюхи выскочил совершенно голый, белотелый, с черными спутанными волосами бомж и метнулся прожогом на середину сквера.

Здесь бомж голый остановился, и Серов смог разглядеть его внимательней.

Оказалось, бомж не вовсе гол: на бедрах его была кое-как закреплена треугольная туземная повязка. Лицо у бомжа было какое-то плоско-стертое: невыразительный маленький рот, незаметный чуть востроватый нос, глазки серые... И только брови черные, висящие кустами, да борода и усы желтые, пшеничные, выставлялись из общей этой стертости. Да еще новенькая собачья цепь, как у завзятого "металлиста", поблескивала на остро выпяченной куриной грудке. В руках бомж держал глубокий ковш со сплошной ручкой в виде раздутого рыбьего плавника, в другой сжимал кусок беломясой, парной, видно, только что рубленной свинины.

- Сюды, сюды! - уже не так визгливо, даже вроде любовно и нежно позвал бомж горбоносого. - Ходь сюды! Чего дам тебе!

Горбоносого еще больше сморщило, остатки свирепости его и осанистости облетели, улетучились. Он переминался с ноги на ногу, ему очень не хотелось к бомжу подходить, но и просто развернуться и уйти он отчегото не мог. Наконец одетый в шубу сделал три шага по направлению к голому и, пытаясь принять величественную осанку, на палку опершись, остановился.

- Ну! Чего тебе, ирод? - грозно и скрипуче выговорил он.

- А вот чего! Вот... Ешь! - крикнул бомж и кинул под ноги горбоносому кусок свиного мяса. Тот слегка над мясом склонился, долго смотрел на него, потом распрямился, недоверчиво хмыкнул, с презреньем легким вымолвил:

- Я христианин... Мяса постом не ем.

- А кровь христианскую пьешь? Пьешь? - завопил голый что было мочи, так что Серов подскочил даже на месте.

- На, пей! - понизил он вдруг голос до шепота. И тут же плеснул из ковшика под ноги горбоносому. - Так-то надо! - оборотился голый к Серову. - А ты пей! Пей еще! - голый плеснул под ноги горбоносому и второй, и третий раз.

- Не могу я... Отпусти меня, ирод! По грехам, по грехам моим... - обратился внезапно горбоносый к Серову, и тот увидел, как снег под остроносыми сапожками человека в шубе враз потемнел, потом покраснел, из красной сахарной лужицы заструился, потек вверх парок... И проталинка эта красная вмиг вымотала из Серова всю душу, все нутро, но тут же сверху на кровь стал падать уже не киношный, а всамделишный, неостановимый снег.

Снег погнало над землей волнами. Он был такой густой, что и красная лужица, и кирпичное крыльцо, и бомж голый с собачьей цепью на шее, и горбоносый в шубе, в собольей круглой шапке почти тут же скрылись, перестали быть видны, снег начал заваливать и самого Серова, стал закидывать его охапками, двумя острыми высокими горками встал на плечах... И уже из глубокого этого снега донесся приглушенно до Серова голос голого:

- Говори! - визжал бомж из снега. - Что видишь, говори!

- Кому? Что? - потерянно спрашивал Серов.

- Говори - любому! - еле несся голос...

Серов проснулся. Со сна он никак не мог разобрать, где находится. Он охлопывал себя руками, суматошно оглядывался, пытался вспомнить, как попал в незнакомое место, что с ним вообще происходит, хотел ухватить уходящий и тающий снег. Его тошнило, в голове был полный кавардак. Он прокашлялся, что-то, только чтобы себя успокоить, сказал вслух, прислушался к своему голосу...

"Голос, как у давленого клопа... Стоп, стоп! Голос! Чей это голос был во сне?

Ведь не Каля же, в самом деле, грозно так крикнула: "Встань, пес!"" "Каля!" Он разом все вспомнил, тут же подхватился с выдолбленной из бревна скамейки со спинкой, сидя на которой заснул, пошкутыльгал куда глаза глядят. "Заснул, опростоволосился, задремал! А они... Они уже, наверное, где-то рядом!" Серов разом оборвал суматошный "просебяшный" монолог, прислушался к внутреннему "эфиру". Голосов никаких не было, но тихий клекот петуха, придыхание и присвист вздувающей зоб и готовой кричать птицы он услышал отчетливо.

Внезапно Серов из-за красно-серого забора, из-за угрюмых промышленных зданий выскочил на чисто ухоженную лужайку. Он тут же задрал болящую голову кверху.

Чуть вдалеке высилась виденная во сне башня, как две капли воды походящая на одну из башен Кремля.