- Где Лена?

- Ну ты даешь! - Хосяк недовольно прервал свои разглагольствования и даже руки от удивления раскинул. - Отпустили мы ее, конечно! Давным-давно. Нам ведь она без толку. Просто связь с тобой потеряли, какой-то экран здесь непробиваемый.

Вот на крайний шаг и пошли. Надо же было узнать, где ты? А то ведь Каля, тебя вызывая, вымоталась вся.

Калерия обернулась и снова как-то виновато, но и сладко проворковала:

- Мы Елену Игоревну на Зеленоградской ссадили. Не захотела она в больницу.

Мужчины даже к электричке ее проводили. Так что здесь полный порядок, не волнуйся... Ты листочки, Дима, отдай... мы не хотим огласки. У нас опыты - европейские. А приедет какая-нибудь сволочь из Москвы, приползет какой-нибудь начальничек - все погубит. Мы ведь за побег на тебя зла не держим. Мы тебя к делу одному пристроить хотим. Как раз по специальности твоей да по наклонностям.

А Леночка твоя дома уже, наверное. Симпатичная она у тебя...

В корзине опять завозился, залопотал петух.

- Цыц, гад! - крикнул грозно и весело Хосяк. - Ужо теперь без тебя обмылимся!

Петух враз умолк, а Хосяк, все больше и больше от болтовни своей пьянея, продолжал почти в лицо Серову выкрикивать:

- Воротынцева ты зря послушался! Листочки взял... Что твой Воротынцев, что пидар твой этот гнойный знал? Да, народцу много сквозь нас прошло и всякого. Много впускаем - много выпускаем! Да это еще что! Через нас (петух в корзине забеспокоился опять), через нас тысячи пройти должны! Может, и сотни тысяч...

Человечек только почувствовал в себе сумасшедшинку - а мы тут как тут! Только в сознании своем усумнился - к нам, к нам! Мы - поможем! Вылечить ведь все одно нельзя. Но есть путь иной. Мы неврозик - расширим! Мы психозик - раздуем... А что в результате, ты, дурачок, спросишь? А то! Страна сумасшедших в результате.

И петух - сюда же! Раз люди с ума посходили - животные тоже обязаны. А как же иначе? Их мы тоже в силах инстинкта и этого самого слабо-вонючего животного разума лишить. Вот тебе и общероссийский зоопарк! Нашего, так сказать, переходного периода! И заметь! Мы не каких-то там "зомби" растить будем. Нет! И дорого, а размах хиловат. Нельзя ведь всех зомбировать. Пупок развяжется. А вот чтоб все свою исконную наклонность осуществили, то есть до конца с ума сбрендили

- это можно!

- Хватит, Афанасий Нилыч! - забеспокоилась на сиденье переднем Калерия. - Не переутомляй себя! Оставь сложные мате...

- Цыц, лямка, цыц!.. Да... Так о чем я? А! Вот! Дом сумасшедших! Мир сумасшедших! С таким-то товаром и мне, атеисту, перед Господом вашим предстать не стыдно будет. Все ведь к сумасшествию склонны! Весь мир дурдом, и люди в нем безумцы! Ну вот и предстанем, вот и скажем: задание твое, Всевышний, выполнено! Все спятили окончательно. А зачем спятили, ты опять, дурачок, спросишь? Да затем, чтобы мир спасти. Так-то он быстренько рухнет. Разум его быстро доконает. Вот Господь и вложил в нас сумасшествие - как возможность спасения! А дальше - Армия Спасения от Разума! АСОР. И ты тоже станешь офицером АСОР! Мы тебя к этому делу вполне приспособить можем... Пойми! В спиральку! В спиральку безумие в мозгу нашем свернуто! Нам бы только размотать ее как следует! Ну так помоги... А размотаем - вместе пожнем плоды золотые...

- Юродство в нас спиралькой свернуто... Юродство, а не сумасшествие. Да и не позволят вам сверху мир так-то поганить, петухов портить...

- Ты! Идиот! Молчи! Что ты знаешь! Мы с Калей горы книг перевернули! Ничего сверху нет! И юродства - тоже никакого! Выдумки Ивашки Грозного...

- При чем тут Грозный?

- Ну, Алексея Михайловича... Тишайшего вашего этого, или еще какая-нибудь собака это выдумала... А насчет петухов... Петух что! Вот паук с человеческими качествами - это да! Или...

- Афанасий...

- Молчи, прокладка!.. И еще - если уж говорить об основном - запомни! Раз есть сумасшествие - греха нет! Не убийца - а сумасшедший. Не грабитель - псих. Стало быть, и наказания никакого не последует. Вот это идейка! Значит, будем все и свободны, и ненаказуемы! Да! А то: сопли-вопли, христианская демократия, социализм, юродство! А мы - рраз, и мимо всего этого, в психи!

Серов пошевелился Хосяк, то ли отвечая на это движение, то ли пресекая возможные возражения, заговорил еще горячей, торопливей:

- И осуществить мы все это сможем, сможем! Потому как на земле теперь наша воля!

Мы и есть "скорая помощь"! Только не вылечиться всем вам поможем, а глубже и навсегда в безумие погрузиться! И по России таких карет, как наша...

Петух в который раз уже затрепыхался, забился в корзине.

- Пеца, пеца, петушок... Золотой... Золотой окорочок мой... - заворковала, запела Калерия, и тут же крышка корзины, как на кипящем котле, дважды подпрыгнула, слетела на пол, из корзины выставился всклокоченный, кучеряво-седой Академ, а вслед за ним выглянул слегка придушенный, с огромным, безумно раззявленным клювом и сбитым набок гребнем петух.

- Брешут! Брешут они! - завизжал Ной Янович и, ловко выпрыгнув из корзины, кинулся на белую грудь Хосяку. - Они прибили ее! Или ударили так...

специально... так ударили, чтобы память у нее отшибло! А может, и совсем убили!

Я слышал, как они договаривались, когда она сошла! Слышал! Они потом побежали ее догонять! А я не спал, потому что лекарства не пил! Он! Он! - Ной Янович внезапно оставил Хосяка, скакнул к растворенному в кабину окошку, вцепился коричневыми лапками в загривок водителю. - Полкаш прибил наверняка!

Петух, перевозбужденный машинным хаосом, снова закричал, забился в черно-седой пене и, вмиг выпустив крылья, спланировал на косенькую Академову спину... Машину как следует тряхануло, повело в сторону, она замедлила ход, Серов вскочил, ударил, что было силы, Хосяка носком кроссовки под колено, Хосяк со стоном скорчился, машину завертело юзом на месте, и Серов, отворив дверь, повалился кулем на шоссе...

*** Он сидел под деревом в небольшом заброшенном московском сквере. Слезы текли по небритым, желтоватым от давнего йода щекам. Спасения от голоса, звенящего и потрескивающего в голове почти беспрерывно, звенящего по-новому, как-то зловеще-тонко, изничтожающе, - не было. Уже почти сутки убегал он от "скорой", сначала отсекшей его от дачи, а потом и от квартиры в Отрадном, убегал, скатывался на окраины Москвы, до ближних пригородов, потом опять возвращался в центр. Он смертельно, по-звериному устал, возбуждение ни на минуту не покидало его, и только после страшных напряжений воли или после каких-то юродских выходок голос стихал. Но юродствовать в Москве было непросто, а углубляться в пригороды Серов боялся. К нему несколько раз подходили, правда, пока не задерживали, отпускали, милиционеры. Он начинал рассказывать туповатым, раскормленным муниципалам про Хосяка, петуха, Академа, хватал их за руки, его лениво, с брезгливой рассеянностью отталкивали. Он понял: в следующий раз кто-нибудь из милиционеров просто отправит его в Кащенко. А ведь там Хосяк его враз настигнет.

Там-то он все входы-выходы знает! Значит, осталось одно: бежать, бежать, скрываться! Менять транспорт, уходить от пеленгующего его местонахождение голоса, уходить от самого себя, от своего вопящего мозга, уходить от обыденности, включенной в сеть этого всеобщего поля безумств, в которое можно войти, как к себе домой, но выйти, выйти нельзя...

Сил почти не было. Страшно хотелось спать. Серов верил уже, что жену отпустили, что с ней ничего не случилось. Сил душевных - не верить - не было... Но он почему-то все никак не хотел отдать требуемые у него время от времени воротынцевские листки. "Отдам, отдам, - шептал он про себя, но потом, позже".

Вдруг голоса в мозгу стали гаснуть и почти пропали. Серов понял: между ним - принимающим - и "передающей" появилась какая-то преграда. С громадным облегчением он расправил плечи, огляделся. "Куда это меня занесло! Никак к черту на кулишки..." Вытекал из-под ног и бежал стремительно к какому-то озерку узенький маслянистый ручей, дома вокруг были все какие-то нежилые, тянулись бетонные заборы, деревьев, кроме как в этом крохотном сквере, тоже почему-то не было. Серов сидел на выдолбленной из бревнышка скамейке со спинкой. "Не могли, не могли они убить ее! Академ - спятил! Людное место, день, Зеленоградская! Ее не могли и не должны были, а меня - убьют! Обязательно! Потому Хосяк так в машине и разоткровенничался... А разговоры Калерии насчет какого-то дела, это так, для отвода глаз... Надо вернуться окольными путями в Сергиев! Там экран, там преграда и, главное, Колпак там, Колпак! Он ведь говорил, что "паутину" с меня обмахнул. Вот так паутина! Застряли мы в ней, запутались, как мушки: и я, и Лена! Лена, Лена... Нет! Не могли они, не могли..." Серов встал, пошел из скверика вон, но как только он миновал длинный, каменный, ведущий, как оказалось, к огромному мосту забор, голосок Калерии забился, заполоскался в мозгу вновь: