Изменить стиль страницы

“Да что ж, ваше благородие”, отвечал Селифан. [отвечал кучер. ] “Ведь я [кажись] хорошо ехал. [Далее было: Возьми, говорят, направо, ну я и взял направо. Я не поеду, куда не следует. ] Я уж разумею свое дело. Уж скоро будет шестой год, как я езжу с вашею милостью. Вы, вить, меня взяли на козлы о Покрова, я помню”.

“А что я тебе сказал в последний раз, когда ты напился пьян? А, позабыл!” произнес Чичиков.

“Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уж дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил. В этом я совсем не отпираюсь; поговорил, потому что с хорошим человеком можно…”

“Вот я тебя как высеку хорошенько, так ты у меня будешь знать”, сказал Чичиков.

“Как милости вашей будет завгодно”, отвечал на всё согласный Селифан. “Коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело. На то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется. Порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки. Почему ж не посечь…”

На такое рассуждение барин совершенно не нашелся, что отвечать. Но в это время, казалось, как будто судьба, наконец, над ним сжалилась. Издали послышался собачий лай, [Вместо “Но в это время ~ собачин лай”: Ему сделалось совершенно нестерпимым оставаться на одном месте, и он, наконец, дал повеление полупьяному Селифану ехать. К этому побудил его послышавшийся издали собачий лай. ] Он, точно, не обманулся: лай слышался, [лай сделался] наконец, явственнее, так что Селифан оборотился к нему с козел и сказал:

“Ваше благородие, а ваше благородие!”

“Что там?” сурово возразил Чичиков.

“Оно, верно, деревушка-то близко, потому…”

“Пошел, дурак. Я это и без тебя знаю”.

Русской возница имеет доброе чутье вместо глаз. От этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает. Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилась[Далее начато: дыш<лом>] оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать. Чичиков мог только заметить сквозь густое покрывало лившего дождя что-то, похожее на крышу. Он послал Селифана отыскивать ворот, что, без сомнения, продолжилось бы [очень] долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. К этому присоединился еще и серый конь, испустивший самое дикое и неистовое ржание. [а. которые доложили о нем таким звонким и оглушительным лаем, что он должен был, наконец, заткнуть себе пальцами уши. К этому присоединился еще и серый конь, который такое поднял ржание, как будто бы увидел целый табун лошадей; б. которые ~ ржание, как будто бы увидел целый табун самых близких своих приятелей[

Свет мелькнул в окошке и досягнул хотя туманною струею до забора, указавши нашим дорожным ворота. Селифан с своей стороны каким-то странным чутьем успел их нащупать[указавши нашим дорожным бывшие перед ними ворота, которые Селифан каким-то чутьем успел уже нащупать] и принялся колотить в них обоими кулаками. На эту тревогу вышла какая-то фигура, накрывшись армяком, и барин с кучером услышали хрипливый[крикливый] бабий голос: “Кто стучит? Чего расходились?”[Вместо “Кто ~ расходились?”: Кто там стучит?]

“Приезжий, матушка! Пусти переночевать”, произнес Чичиков.

“Вишь ты какой востроногой”, сказала старуха: “приехал в какое время! Здесь тебе не постоялой двор, здесь помещица живет”.

“Что ж делать, матушка. Ты видишь, что мы заблудились”, сказал Чичиков. “Не ночевать же в такое время на дороге”.

“Да, время темное, нехорошее время”, прибавил Селифан.

“Молчи, дурак!” сказал Чичиков.

“Да кто вы такой?” сказала старуха.

“Дворянин, матушка”.

Слово дворянин заставило старуху как будто несколько подумать. “Погодите, я скажу барыне”, произнесла она и минуты через две возвратилась уже с фонарем в руке. Ворота отперлись. Огонек мелькнул[в руке и отперла ворота. Свет мелькнул] и в другом окне. Бричка, въехавши в двор, остановилась перед небольшим домиком, которого за темнотою герой наш не мог хорошо рассмотреть. Одна только половина его была озарена[была освещена] светом, исходившим из окон; видна была еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет. Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в подставленную бочку. Собаки заливались всеми возможными голосами: один выл так усердно, как будто бы за это получал бог знает какое жалование; другой отхватывал наскоро, [другой так скоро отхватывал] как пономарь; за ним[потом за ним] слышен был дишкант, такой неугомонный, [а. такой звонкой; б. такой меткой] что в голове звенело; всё это покрывал густой бас, видно уже старик, потому что лаял так хрипло, [Вместо “всё это ~ хрипло”: потом один, верно уже старый, лаял хрипло и басом. ] как генерал перед фронтом. Наверное можно было сказать, [Вместо “Наверное ~сказать”: Не шутя можно было предположить] что в этом оркестре было более ста музыкантов. Это бы дало[Это могло бы дать] заметить Чичикову, что[Далее начато: он приехал] деревушка была порядочная. Но промокший и иззябший герой ни о чем не думал, как только о постеле. Еще бричка не успела совершенно остановиться, как он уже соскочил на крыльцо. На крыльцо вышла опять какая-то женщина, [На крыльце опять женщина] несколько помоложе прежней, но чрезвычайно на нее похожая. Она проводила его в комнату. Чичиков кинул вскользь взгляда два: комната была обклеена старенькими полосатыми обоями; картинки с какими-то птицами; между окнами[между двумя окнами] — маленькие зеркала, и за всяким зеркалом заложены были или письма, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с цветами, нарисованными на циферблате… Не в мочь было больше ничего заметить. Чичиков чувствовал, что глаза его так липнули, [так липнут] как будто бы их кто-нибудь намазал медом. Минуту спустя вошла хозяйка, женщина уже пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на убытки и неурожаи и держат голову несколько на бок.

“Извините, матушка, что побеспокоил вас!” сказал Чичиков.

“Ничего, ничего”, сказала хозяйка. “В какое-то время вас [батюшка] бог принес! Сумятица и вьюга какая! Вам бы с дороги, батюшка, я знаю, что прилично [бы] закусить чего-нибудь, да пора-то ночная, ничего и приготовить нельзя…”

Слова хозяйки были прерваны таким странным шипением, что Чичиков[что сам Чичиков[испугался и посторонился. Шум очень походил на то, как бы вся комната[Вместо “Шум ~ комната”: ему показалось, что вся комната] наполнилась змеями. Но, взглянувши в угол, он тот же час успокоился, смекнувши, что стенным часам[Вместо “смекнувши ~ часам”: Он смекнул, что часам] пришла охота бить. За шипением последовало скоро хрипение, и, наконец, натужась всеми силами, пробили они три таким звуком, как будто бы кто колотил палкой по глиняному горшку, после чего маятник опять пошел спокойно щелкать направо и налево.

“Благодарю, благодарю, матушка”, отвечал Чичиков: “Пожалуста, ни об чем не беспокойтесь”. Мне кроме постели[Мне больше постели] ничего больше не нужно. А вот вы меня разве обяжете, когда скажете, [Вместо “А вот ~ скажете”: Скажите] далеко ли живет помещик Собакевич?”

“Нет, отец мой, не слышала такого имени. Такого здесь нет помещика”.

“По крайней мере, я думаю, знаете Манилова?”

“А кто этот Манилов?” сказала старуха.

“Помещик, матушка”.

“Нет, такого помещика здесь нет”.

“Какие же есть?”

“Бобров, Свиньин, Конопатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков”.

“Богатые люди, или нет?”

“Нет, отец, богатых слишком нет. У иного двадцать душ, у кого тридцать, а такие, чтобы по сотне, таких нет”.

Тут Чичиков заметил, что он заехал в порядочную глушь.

“Далеко ли, по крайней мере, до города?” спросил он.

“До города будет верст 60, а может быть и больше… Я, право, так жалею, что ничего нет Вам покушать. Не хотите ли, батюшка, выпить чаю?”

“Благодарю, благодарю, матушка; приготовьте мне только постель, и больше ничего”.

“Правда, что с такой дороги нужно отдохнуть. Вот тут себе, отец мой, и расположись на этом диване. Ей, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время наслал бог. Гром такой был, что у меня всю ночь горела свеча пред образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи. Где это ты так изволил засалиться?”

“Эх, матушка, слава богу, что жив остался. Опрокинулся вместе с бричкой на проклятой дороге. Хорошо еще лошади не потаскали!”

“Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем-нибудь потереть вам спину?”

“Спасибо. Вы уж ни об чем не беспокойтесь. Прикажите только девке вашей, чтобы высушила и вычистила хорошенько мое платье”.

“Слышишь, Фетинья”, сказала хозяйка, обратившись к той самой женщине, выходившей[которая выходила] на крыльцо со свечою. Она успела[которая успела] уже притащить перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. “Ты возьми ихний-то кафтан и исподнее[Далее было: продолжала хозяйка] и прежде посуши их пред огнем, как делывала покойнику барину. Потом перетри и выколоти хорошенько”.

“Слушаю, сударыня”, говорила Фетинья, настилая сверх перины простыню и кладя подушки.

“Ну, вот тебе постель и готова!” сказала хозяйка: “Прощайте, батюшка! Желаю вам спокойной ночи. Да не нужно ли еще чего-нибудь? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки. Покойник мой без этого никак не засыпал”.

“Благодарю, благодарю! Ничего не нужно. Прощайте, матушка, приятного сна вам желаю”.

“Прощай, отец мой”.

Хозяйка вышла; осталась только Фетинья. Чичиков поспешил разоблачиться и отдал верхнюю и нижнюю свою арматуру Фетинье, которая, пожелав ему, с своей стороны, спокойной ночи, потащила эти мокрые доспехи. Оставшись один, взглянул он не без удовольствия на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья была большая мастерица взбивать перины. Когда, подмостивши стул, взобрался он на[Далее начато: а. пуховые б. подушки] постель, она опустилась под ним почти до самого пола, только перья разлетелись во все стороны комнаты. Погасивши свечу, он накрылся ситцевым одеялом и, свернувшись под ним кренделем, заснул в ту же минуту. Проснулся он на другой день уже поздним утром. Солнце сквозь окна светило ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали по стенам и потолкам, все обратились к нему: одна села ему на губу, [на нос] другая на ухо, третья на шею, четвертая выбирала место, как бы усесться[четвертая приготовлялась усесться] даже на самый глаз; ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к ноздре, он потянул[Чичиков потянул] в просонках в самый нос, что заставило его очень крепко чихнуть. Между тем как целый десяток мух жужжал над ним, высматривая где понаживнее места, окинувши взглядом комнату, он теперь заметил, [он заметил теперь] что на картинах не всё были птицы: [что картины на стенах состояли не из одних пт<иц>] между ними висел портрет Кутузова, и еще масляными красками был напачкан какой-то старик с красными обшлагами на мундире, как нашивали при Павле Петровиче. Часы опять испустили шипение и проколотили десять. В дверь выглянуло женское лицо и в ту же минуту спряталось, потому что Чичиков, чтобы лучше заснуть, скинул даже с себя рубашку, которая была тоже мокра. Выглянувшее лицо показалось ему как будто несколько знакомо. Он начал себе припоминать и вспомнил, наконец, что это была хозяйка. Он надел рубаху. Платье уже лежало возле него, высушенное и вычищенное. Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко” что подошедший в это время к окну индейской петух (окно было очень близко от земли), протянувши свою шею с красным монистом, заболтал что-то ему вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно: “желаю здравствовать”, на что Чичиков сказал ему дурака. Взглянувши в окно, он заметил [очень], что крестьянских дворов было немало. “Э, да у ней деревенька порядочная!” сказал сам в себе: “право, порядочная!” повторил он и принялся считать пальцем дворы, которых оказалось более тридцати. Это открытие ему было очень приятно. Он тот же час заглянул в щелочку двери, из которой выглядывала хозяйка, и, увидевши ее сидевшею за чайным столиком, вошел к ней с веселым и довольно ласковым видом.