Плакаты беспощадно срывали через два-три часа после расклейки. Я тогда еще не знала, что, помимо расклейщиков афиш, кандидаты нанимают чистильщиков чужих листовок. Шла настоящая война за информационные стенды. Лидировал в этой области коммунист Куваев. Член избирательной комиссии рассказывала мне такую сцену:

"Стою я на автобусной остановке, любуюсь на стенд – висят все наши кандидаты рядышком, так дружно, словно братья и сестрички. Вдруг подходят двое мрачных молодых людей, срывают все, что висит, и заклеивают весь стенд Куваевым. Ужас!" Помимо конкурентов мои плакаты срывали воинствующие моралисты-избиратели.

Однажды я поймала за этим занятием женщину увядающих лет с повадками старой девы. Она ожесточенно раздирала в клочья ни в чем не повинную бумагу. "За что?!" – крикнула я. "Я вас ненавижу!" Я вглядывалась в ее лицо – лицо неудачницы.

Глубокие морщины говорили о бесплодных жизненных усилиях. "В чем я провинилась?" – "Я ненавижу ваши книги! Почему вам все, а мне ничего?" – "Не смейте! Дайте мне шанс честной борьбы!" – "Сколько вы будете клеить, столько я буду срывать!" Раздавленная тяжестью чужой необъяснимой ненависти, я отступила.

Позже, рассказывая об этом случае другу, я пожаловалась: "Слушай, я начинаю тихо ненавидеть электорат". – "Нормальная реакция. Это как с автомобилем. Когда ты ведешь машину, ненавидишь прохожих, когда переходишь дорогу, терпеть не можешь автомобилистов". А я вспомнила одну старую поговорку: "Мы встретили врага: он – это мы сами".

Всерьез спутавшись с политикой, я долго училась называть конкурентов не врагами, а противниками. Я желала честной борьбы и прямых столкновений. Однажды меня пригласили в прямой эфир радиостанции "Эхо Москвы" и за пять минут до эфира предупредили: "У нас для вас сюрприз. Мы пригласили вашу соперницу Машу Арбатову. Она в' соседней комнате". – "Отлично! – воскликнула я. – Я всегда за открытый диалог". Ведущая ушла за Машей и вскоре вернулась с бледным лицом.

"Ничего не понимаю, – расстроенно сказала она. – Узнав, что вы здесь, Маша покинула студию с криками: "Вы все продались Березовскому!" Сначала я приняла это за неудачную шутку или временное Машино умопомрачение.

Дальше игра пошла всерьез. Где бы я ни сталкивалась с людьми, первым делом мне говорили: "Асламова? Знаем, это ставленница Березовского". Сначала меня это забавляло, потом стало бесить. Но когда иностранные корреспонденты стали спрашивать меня о том, в каких отношениях я состою с Березовским, я рассвирепела: "Какого черта? Я с ним даже незнакома! Что вообще происходит?" – "Ну как же! – радостно объясняли мне. – Вы специально поставлены Березовским в этот округ, чтобы оттянуть голоса у Маши Арбатовой".

Клея плакаты в лютый мороз, я тоскливо вздыхала: "Где ж ты бродишь, Березовский?

Хоть бы денег подбросил на расклейщиков афиш". Официально заявляю: он мне должен! И немалую сумму. Отзовись, Березовский! Мне тебя как никогда не хватает!

Особенно сейчас, когда вирус политики уже попал в мою кровь. Как игрок не может отказаться от игры, пьяница от питья, браконьер от охоты, так и человек, случайно попавший в липкую паутину политики, обречен вечно барахтаться в ней.

Этот вирус хуже СПИДа, опаснее контрольного выстрела в голову.

Выборы позади, а я все еще мечусь. Что у нас там на горизонте? Президентские выборы? Черт, мне нет еще тридцати пяти лет! Может, кинуться на Камчатку? Там остался один неокученныи округ. Далековато. Может, выйти замуж за Путина и стать первой леди страны? Правда, он женат. Идея! Мы его разведем.

Господи, я схожу с ума! Счастье вероломно, а до следующих выборов еще четыре долгих года. Я знаю, что я сделаю. Я куплю в кондитерской все сорта пирожных, лягу на диван и буду их есть до тех пор, пока не растолстею. А потом скажу своей подросшей дочери усталым пресыщенным голосом: "Деточка, в моей жизни было все – любовь, война, мужчины, пирожные с кремом и… даже выборы!"

СТАКАН ВОДЫ

Каждый раз, когда я поздно вечером возвращаюсь домой, я смотрю на освещенные окна чужих квартир и представляю себе, что происходит сейчас за опущенными шторами. Это моя игра, мое развлечение, мое торжество, если хотите. Я вижу женщин, которые хранятся дома, пересыпанные средством от моли, и мужчин, надевших смирительную рубашку семейной жизни, я представляю, как они ложатся в холодную постель, их любовь всухую, для которой единственной смазкой служит презерватив, и я знаю, как эти женщины и мужчины с закрытыми глазами обманывают своих партнеров в их же объятиях, а их поцелуи отдают горечью невысказанных секретов, я вижу детей, так рано повзрослевших от того, что много подслушивают, и я знаю, как называется эта жизнь, лишенная обаяния. Брак. Не что иное, как обмен дурными настроениями днем и дурными запахами ночью, по выражению одного знаменитого француза.

Нет, я не циник. И не злорадствую. Я сама была в этой тюрьме девять лет. И мои чувства – это чувства заключенного, вышедшего на свободу, которому кажется, что он видит мир впервые. И самое смешное, я знаю – это не изменить. Как вино превращается в уксус, так и любовь преобразуется в брак. И трагедия любви вовсе не смерть и не разлука, трагедия любви – это равнодушие. Вот так. И не иначе. Но речь не об этом.

Когда полгода назад я не поленилась развестись, я резвилась как младенец. Я готова была повторять вслед за дьяволом из фильма "Иствикские ведьмы": "В супружество не верю. Мужчине в нем хорошо, а женщине сплошной мрак. Муж жалуется, что ему приходится трахаться с покойницей, а ведь убил-то ее он сам. И когда женщина сбрасывает с себя мужа, неважно как, – смерть, бегство или развод, – женщина расцветает".

Я и в самом деле расцвела. Я тешилась титулом "молодая разбитная разведенка" и устроила праздник под девизом "Опять девушка", на который собрала всех знакомых мужчин. Я веселилась. Ох, как я веселилась!

Мое веселье кончилось, когда друзья, родственники, знакомые и любовники разом дали мне понять, что я не на свободе. Я просто в отпуске между двумя замужествами. Меня подстегивали, поторапливали, понукали, подталкивали к поискам мужа. "Смотри, – говорили одни, – засидишься в девках!" – "Бойся одинокой старости!" – твердили другие. "Тебе надо думать о будущем!" – кричали третьи.

Чепуха! Я хочу думать о настоящем. О будущем хватит времени подумать тогда, когда впереди уже не будет будущего. При мысли о том, что мое тело, созданное для нескончаемого любовного праздника, опять обречено томиться на скучном супружеском ложе, у меня мурашки ползут по коже. И потом, секс после развода – это нечто изумительное.

Нет, я не против второго брака. И почему бы снова не избрать себе господина дней и ночей, души и тела? Но только при двух условиях. Сумасшедшая любовь или сумасшедшие деньги. (Можно и то, и другое сразу.) Или совсем редкий случай – прекрасный глухонемой капитан дальнего плавания.

Но выходить замуж за последнего из никудышных только для того, чтобы быть замужем и чтобы кумушки перестали чесать языками на мой счет, как это скучно! И если со вторым браком будет осечка, я тут же разведусь, не моргнув глазом.

Природа позаботилась о том, что если бы А не встретил В, то он так же был бы счастлив с С. Не верю я в эти договоры о взаимном владении, которые заключаются на всю жизнь, в права одного существа на другое. Я верю только в одно право, которое присвоено всякой живой душе, – в право изменяться.

Один мой приятель, пять лет назад ушедший от жены, человек современный, образованный и без предрассудков, пришел в ужас, узнав, что я полгода живу одна.

– Что? Совсем одна?! – потрясенно спросил он.

– Ну, не совсем. С ребенком.

– Я имел в виду: без постоянного мужчины?

– Мне хватает непостоянных. А в чем проблема? Ты ведь тоже живешь один.

– Я другое дело. Я мужчина.

– Какая разница?

– Ну, видишь ли, это, конечно, глупо. Но в обществе принято: если взрослая женщина живет одна, значит, она никому не нужна.