Зритель в основном молодой. Вообразите, на такие постановки, как чеховская "Чайка", "Старик и море", "Страсть" (по "Пиковой даме"), "Маленькие трагедии" ходят даже бритоголовые братки с золотыми цепями. Есть фанаты, которые смотрели спектакли по десятку раз.

Главный режиссер "Триады" Вадим Гогольков понравился мне сразу. Чувство юмора, такт и непоказной, серьезный ум. Свою любительскую студию пантомимы он создал еще в 1975 году, что в консервативном Хабаровске было событием исключительным. А семь лет назад его детище обрело статус муниципального театра. Многие актеры пришли к нему в студию еще детьми и фактически выросли в театре. Начинали они с клоунских шоу, и тогда же появилась эмблема театра – кошка, идущая по лезвию бритвы. "Почему кошка? Это самое пластичное животное, – объясняет Гогольков. – И в клоунаде действительно идешь по лезвию бритвы. Чуть вправо – не смешно, чуть влево – пошло".

То, что сегодня делает "Триада", трудно отнести к какому-то определенному жанру.

Да и не надо. Я сидела на репетиции спектакля по пьесе японского драматурга "Маркиз де Сад" почти не дыша. Не было костюмов, декораций, актеры иногда забывали реплики, но я испытывала то щемящее, щекочущее волнение, какое бывает, когда видишь что-то подлинное. В какой-то момент я поймала себя на том, что у меня, как у ребенка, открыт рот. Все мои чувства можно уложить в одну простенькую фразу "Ну, надо же!" Если у театров есть шанс на выживание благодаря хорошим сборам, то писатели кормятся только скудными милостями властей. Небольшие пенсии, деньги на издание книг и журналов, оплата некоторых дорожных расходов, иногда премии. И на том спасибо. Власти, так сказать, поддерживают писательские головы над водой, чтобы те могли хотя бы дышать.

Ну, скажите, кто сейчас покупает поэзию? И если угораздило вас выбрать себе такой неверный хлеб, как литература, то вы всегда будете жить в разводе с действительностью. Как сказал один критик о местной поэтессе Марине Самаркиной:

"Внешнюю, безнадежную битву с жизнью она прекратила и пристально смотрит в свою душу". Еще одна прелестная фраза из этой же статьи: "В ней меньше плоти, чем духа". (Все гадаю, это издевка или всерьез?) А вот строки о себе поэта Галины Ключниковой: "Наказать такой жизнью, как у меня, нельзя – жестоко. Эту жизнь можно только выбрать. Добровольно".

Писатели здесь так неприлично и роскошно несчастны, что многие из них пьют горькую и допиваются до пошлейших русских галлюцинаций – начинают видеть чертей.

"Белочка" (белая горячка) – популярное заболевание среди творческой интеллигенции. "Проза сушит, – сказал мне один местный прозаик, весь в синяках от ударов судьбы. – Вот я так считаю: портвешок хорош под рассказ, повесть – это уже водка, ну, а если пишешь роман – это чистый спирт". Все эти зажеванные жизнью личности иногда даже не имеют денег на проезд в автобусе и ходят пешком. Вся их жизнь – непрерывное спотыкание, но спотыкаются-то люди, заглядевшиеся на звезды. Они бросаются в литературу, как в воду с камнем на шее, и потому стихи их полны многочисленных горьких и непонятных намеков на то, какую злую шутку сыграла с ними судьба. Ведь поэзия, как и любовь, нуждается в особой температуре, в нежной разрыхленной почве. И нюхая кислый запах бедности, легко растерять краски, ритм, игру оттенков.

"Писатели в провинции не умеют приспосабливаться к жизни, "социализироваться", то есть принимать нормальный социальный имидж, – говорит журналист Анатолий Полищук, – потому и пускаются во все тяжкие. Это излюбленное русское умиление над своей погибелью, ген саморазрушения, что ли. Есть у нас один блестящий прозаик, прекрасно начинал, но ведь спился, подлец. А отчего? Потому что живет в местном Гарлеме (называется Второй Хабаровск) в коммуналке со своей бабкой, вокруг дикие люди. Если ты в этом районе, нажравшись, не бегал с топором за прохожими, то тебя никто уважать не будет. Наш прозаик уже бросался с ножом на товарищей по пьянке, чем заслужил в народе репутацию Парня Что Надо. Теперь он медленно, но верно катится к концу, правда, соблюдая некоторую осторожность.

Ведь в каждом риске должен быть шанс на выживание. К примеру, он любит мочиться на соседнее с милицией здание. В этом есть разумный подход. Если поймают, побьют, но не до смерти. А вот если помочиться прямо на здание ментуры, тут уже верная гибель.

Есть и другая проблема. В провинции отсутствует конкурентная среда. Здесь еще сохранился престиж самого слова "писатель", а реальный успех и материальный достаток вовсе не являются мерилом значимости таланта. Здесь достаточно один раз в юности написать что-то хорошее, а потом можно проводить всю жизнь в обезьянничании, повторении самого себя. Нет стимула для дальнейшего развития, на лбу уже горит лейбл "писатель", знак избранности. В Москве, как в сказке "Алиса в Зазеркалье", нужно бежать со всех ног, чтобы просто удержаться на своем месте. А если хочешь попасть на следующую клеточку, нужно бежать в два раза быстрее. Ну, а в провинции…" А в провинции, как в сказке "Алиса в стране чудес", литературная жизнь – это состязание в беге, где, какое бы место ты ни занял, моральный приз тебе все равно обеспечен. Здесь живут по поговорке "В царстве слепых и кривому честь".

Критика, как правило, насквозь комплиментарна. "Вася, ты очень гениальный человек, но вот в последнем стихотворении чуть менее гениален, чем обычно". Это образец суровой критики. Всегда найдутся те, кто восхищается автором в кредит в ожидании, что он воздаст им тем же. А слишком свободная мысль, несмотря на все усилия, не летит вперед, – ей, как птице, нужно сопротивление среды. Поэтому столько недоношенных шедевров и обещаний красоты, в последний миг не сдержанных.

Золото здесь в россыпи, а не в слитке. Потому молодые авторы напоминают гусениц, гибнущих раньше, чем они превратятся в бабочек.

Но, порицая замысел, я всегда готова рукоплескать частностям.

Бриллиантовые,строчки вспыхивают иногда среди словесного мусора. Как не порадоваться, например, за поэта Козлова, автора бессмертной строчки "Я не мужчина, я поэт". Или за местного эротического писателя, хабаровского Баркова – поэта Лозикова, автора сборника "Озноб":

Что будет завтра? А не все ли Тебе равно, снимай трусы И укуси меня до боли, Меня до крика укуси. Жена узнает – не поверит. Узнает муж – по шее даст. Снимай трусы, я знаю – звери В такой игре сильнее нас. Пошире ноги и повыше, Дай волю телу, не тяни. Чтобы дышать, как поршни дышат, Работать надо, как они.

Эротические поэмы Лозикова, написанные слогом резвым и развязным, хороши еще тем, что они с национальным колоритом. Их героини – крутые нанайские девушки, которые не очень хорошо говорят по-русски: "Насосавшись до отвала, На колени мне упала. "Халасо-то как…" – сказала". Или, извините: "Если писка напрязена, Облизать ее низя".

Молодые авторы любят роскошные фразы. Вот строчки поэта Владимира Ветрова:

На простыне белой, на образе депрессивного савана, изнемогая, п"ся с фразой:

У" на что похоже?" зовут молодых поэтов "камин- обычно в коммуналках или ах, где сами стены пропитаны какой сквозняк не выветрит и чщи и отхожих мест, но сти- у камина" или "Я пью баг-¦нкого бокала". А сами кроей жизни не пробовали. ^ так пиши о нем, – счищее волнение тает один мой ироничный друг. – То ли дело рабочие. Те хоть знают, о чем пишут:

"Не ругай нас, начальник, за выпивку строго, мы опора твоя, ты за эту опору держись".

Литературные группировки в провинции составляются по сходству комплексов и обычно придумывают себе пышные названия. К примеру, "Платиновый век". "А не кажется ли вам, что это нескромное название?" – наивно спросила я. "Скромность – это порок. И потом, как же нам еще называться? Золотой век уже был. Серебряный век умер. Возьмите, к примеру, Блока. Это же читать невозможно – одни пустые страницы. Редко встретишь свежую строчку. Банальщина для народа". – "Ой!" – только и смогла сказать я.

Скромностью поэты вообще не грешат. Первое время я округляла глаза, слыша такие фразы: "Сейчас я вам расскажу о своем вкладе в культуру". А теперь меня не пробьешь даже таким выпадом: "Как вы могли пройти мимо такого явления., как я!" Но все это идет от беззащитности, от наивной жажды самоутверждения, от отчаяния, которое лечат водкой, а иногда веревкой, прыжком из окна или пьяной дракой.