– Они свежевыбриты, – объяснил мне Игорь. – А здесь это большая редкость. Они за бритву хватаются только тогда, когда видят входящие войска. И потом – оба прятались в мечети, значит, не местные. Уже подозрительно;

Кстати, нормальных документов нет практически ни у кого. Здесь можно встретить подтертые подписи, разноцветные штампы, короче, все виды фальшивок. Да и где же было брать нормальные паспорта местным жителям, если российская власть на их территории фактически не действовала?

Двух беспаспортных женщин тоже едва не замели, но за них вступился парень, которому больше повезло с документами. Он не стал лебезить и пресмыкаться.

Только холодно глянул на спецназовцев и сказал: "Мы с вами все равно враги. Но женщины тут ни при чем. Отпустите их!" Это честное признание вызвало даже своего рода уважение к противнику, женщин отпустили.

Один из тех, кто попался под горячую руку, был лысый старик, стоявший с видом патриарха в толпе. У него не оказалось документов. Я робко попыталась вступиться за него, но тут же получила суровый отпор:

– Когда нас будет интересовать твое мнение, мы тебя спросим. А сейчас стой в сторонке и помалкивай.

Позже мне объяснили причину такой резкости: – Здесь никому нельзя доверять. Старики легко прячутся за свой возраст. На одной зачистке вот такой же дедушка, сидя в подвале, расстрелял из пулемета двух наших ребят. Мы, конечно, подвал гранатами закидали, но парней-то не вернешь.

В селе нашли двух русских рабов, живущих там уже больше десяти лет. Эти тихие, забитые люди приехали сюда на "шабашку" еще в мирные времена. Хозяева у них отобрали документы и принудили работать. Денег на обратную дорогу у них не было, так и остались бывшие "шабашники" в селе, работая за еду и кров. Теперь уже и возвращаться некуда, родители умерли, семьи распались.

– Хочешь, я дам тебе автомат? – предложил один из спецназовцев рабу. – Пойдем к этим подонкам. Ты их сам расстреляешь и отомстишь, а потом мы тебя отсюда вывезем.

– Куда ж я поеду? – растерялся раб. – У меня больше никого нет. Тут я останусь, и тут я умру.

Село колонна внутренних войск покидала, увозя в качестве добычи с десяток нарушителей паспортного режима. Их доставят в следственный изолятор и там разъяснят. Мальчишки кидали камешки вслед российским БТРам и что-то кричали почеченски. Жители провожали колонну скорбными взглядами, и ничего, кроме ненависти, нельзя было прочесть в черной дичи их глаз. Надо всем нависла зловещая атмосфера утраты уважения к человеческой личности, которую неизбежно приносит с собой война.

Чечня словно гноящаяся конечность, которую ради исцеления прижигают огнем.

Российские власти твердо уверены, что известковый раствор, замешенный на крови, обеспечит прочность новому зданию республики. Люди здесь уже не люди, они подвергаются классификации по военным признакам. Но справедливость – это роскошь, о которой мечтают только в мирные времена.

Когда мы ехали с зачистки, танки, вырвавшиеся вперед колонны, остановились подождать отстающих. Ребята курили и рассматривали невесть откуда взявшийся порножурнал. Народ с соседнего танка тоже заинтересовался картинками.

– Покажите нам, – кричали спецназовцы. Один парень развернул журнал и поднял его на вытянутых руках так, чтоб было видно соседям. Те достали бинокли и пялились на порнуху, отпуская такие комментарии, что у меня уши загорелись. Один из ребят, рассматривая фотографию, на которой пышная блондинка делала минет клиенту, ухмыльнулся и сказал: "Зубов боятся, в рот не давать".

Я смотрела на все это и думала: "Вот она жизнь!" Когда мы вернулись в штаб, голубоглазый "росич" спрыгнул с танка на землю и протянул мне руки.

– Прыгай! – закричал он.

– Лови! – крикнула я и очень удачно приземлилась в огромную лужу.

– Теперь ты нам как сестра, раз с нами была на зачистке, – со значением сказал голубоглазый. – Если кто тебя в Москве серьезно обидит, ты знаешь, К кому обращаться. Приедем и все сделаем в луч виде. Ой, не надо, братишка, – засмеялась я мы с Олегом пожали множество рук и всем сказ "до свидания". День был в разгаре.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Провожал нас Сема. Мы выпили на посошок Семин коньяк, который он хранил под кроватью к празднику Восьмого марта, но за-ради такого случая расщедрился и разлил.

– Мы тебе, Сема, водки достанем во Владикавказе и с кем-нибудь вертолетом передадим, – пообещал Олег. – Не переживай. Будет к празднику водка.

Мы допили коньяк, Сема взял мою сумку, и мы все вместе пошли на вертолетную площадку по деревянным мосткам. Солнце припекало уже по-весеннему, снег подтаял, и грязи вокруг было море разливанное. Сема очень изящно прыгал по доскам, но перед самой площадкой, совершая очередной виртуозный прыжок, не удержался и, нелепо взмахнув руками, со всего маху шлепнулся в жидкое черное месиво. В жизни не видела, чтобы кто-нибудь так пачкался с головы до ног. Когда он поднялся, с него стекали потоки черной жижи. Это был какой-то глиняный человечек, а не Сема.

О сумке своей я не говорю – она просто превратилась в кусок черного жидкого дерьма.

Я хохотала так, что просто не могла остановиться. И в перерывах между припадками смеха приговаривала:

– Ой, Семочка! Ой, извини! Но не могу не смеяться! Ой, держите меня, люди добрые!

Сема убежал переодеваться, а я достала из кармана носовой платок, обернула руку и взялась за сумку. Но дело мое было гиблое. Сумка терлась об штаны, и я мигом испачкалась.

Мы ждали вертолет больше часа вместе с кучкой вояк, – все терпеливо месили грязь. Когда стоять стало невмоготу, мы с Олегом принялись приплясывать на месте, ежиться от холода и обмениваться радостными взглядами. Затерянные среди людей, мы глубже и острее чувствовали взаимную близость. Но ведь об этом не расскажешь, о таких вещах только глазами говорят. "Тебе хорошо? Ну, и мне хорошо. Вот и славно, правда?" Вот что глаза говорят.

Но мы с ним оба циники и насмешники. И даже если я сегодня в ударе нежных чувств, все равно ничего ему не скажу, – мигом засмеет. А мне ужасно, ужасно хочется ему сказать: "Милый, мы с тобой сейчас вдвоем против всех остальных в мире, а значит, мир ничего не сделает нам плохого. И я люблю тебя, потому что ты талантливый грешник, как и я, и так умело и безоглядно пользуешься всеми дарами жизни". Но не сказала я этого, не сказала. Ну их к черту, эти сантименты!

Вертолет прилетел, когда уже начало темнеть. Мы сели в него и полетели выше, в горы, чтобы забрать раненых из лагеря, и приземлились там, где горели красные факелы в темноте. Раненые были совсем молодые ребята и, слава богу, все держались на ногах. Только один из них сразу забился в угол и сильно стонал, согнувшись пополам.

Когда вертолет приземлился во Владикавказе, Уже наступила ночь. Дверцу открыли, спустили лестницу, и по ней поднялась немолодая женщина в ватнике, медсестра.

"Тут все ходячие? – спросила она. – Или есть лежачие?" Но никто не ответил. Люди молча поднялись и пошли к выходу.

Я шла первой, и Олег спросил меня сзади:

– Даша, а ты ходячая или лежачая?

– Я, дорогой, всегда лежачая, – весело ответила я" купила на лесенку, покачнулась и полетела головой вниз на землю, в глубокую, вязкую грязь. Потом села и ощупала голову.

Кажется, ничего страшного. А вот бок болит. Видать, сильно ударилась бедром. Но все это пустяки.

Олег помог мне подняться. Он хохотал как безумный. Я была грязной, как тысяча чертей. Не хуже Семы,

– Что, Сема отомщен? – спросила я.

Олег, не переставая смеяться, притянул меня к себе и бегло поцеловал в щеку.

– Ты в порядке, лежачая моя? – спросил он.

– Да вроде.

Какой-то подполковник вызвался нас подвезти в город. Его отпустили на побывку, и через два дня ему предстояло снова возвращаться в горы, в Чечню. По пути Олег купил три бутылки водки, отдал их подполковнику и сказал: "Передайте коменданту Семе с приветом от нас".