– Это у меня просто почерк такой. Я потом сама ничего не могу прочитать.

Мы легли спать в два часа ночи. Олег завалился на угловую кровать, а мы с Семой посредине комнаты, на две сдвинутые койки. Мне приснился жуткий сон. Как будто я сижу одна в огромном черном глухом танке в прямо-таки космической темноте и слышу, как кто-то снаружи заколачивает танк, словно гроб, намертво. Я подскочила с диким криком и в полном беспамятстве. Вокруг было так черно, хоть глаз выколи.

Чернота казалась густой, плотной и почти осязаемой. В сознании был тот же кромешный ад. Где я и что со мной, я не могла припомнить. И решила, что все это не сон. Я в самом деле в танке. В отчаянии заголосила:

– Господи! Есть тут кто-нибудь живой?! Мне страшно! Где я?!

И услышала с соседней койки спокойный, трезвый и рассудительный голос Семы:

– Успокойся! Ты в Чечне. В штабе генерала Шаманова.

Я сразу угомонилась, легла и уснула сладко, как младенец. Один мой приятель, которому я впоследствии рассказала эту историю, долго смеялся: "Нет, ты в самом деле сумасшедшая! Любой нормальный человек после слов "Спокойно, ты в Чечне" подскочил бы с криком ужаса и орал бы еще минут пять, ты улеглась и тут же вырубилась".

Та ночь и в самом деле оказалась беспокойной. В пять часов утра заработала артиллерия. Здесь это называется "Доброе утро, Чечня!". Я проснулась от грохота канонады и долго лежала в темноте без сна. Потом решила выйти в туалет. На улице жадно вдохнула бодрящий, словно похрустывающий предутренний горный воздух. Он крепче только что сваренного кофе. Теперь понятно, почему здесь так легко переносится похмелье. Сколько не пей, утром все равно как огурчик.

Ночное небо уже начало светлеть, но на нем еще были видны блестящие хрусталики побледневших от острого холода звезд.

Я дошла до презабавного туалета. Отхожую яму огородили проволокой, которую оплели зелеными маскировочными листочками. Вместо крыши – небо. Получился этакий романтичный уголок, в котором при небольшом желании можно рассмотреть абсолютно все. Тем более что прямо напротив туалета окошко "бабочки", где живут саперы.

Вот они небось веселятся днем, когда я иду в туалет.

Утром мы позавтракали блинчиками с вареньем в офицерской столовой и долго ждали вертолета в своей комнате. Олег лежал на кровати в углу у окна, а Сема куда-то выскочил по делам.

– Иди сюда, – сказал Олег. -Нет.

– Иди на минутку.

– Сейчас Сема придет.

– А мы в окошко его успеем увидеть.

Я села на его кровать, и он притянул меня к себе Поцеловал так нежно, что сердце Заколотилось где-то в горле. Потом еще и еще. Никто и никогда не целовал меня так. Все было прежде – похоть страсть, злость желания, но нежности мне всегда не хватало.

С жадностью влюбленных мы набросились на эти короткие минуты. Все во мне дрожало, когда он касался меня так бережно, словно я из фарфора. Послышались чьи-то шаги на улице, и я отпрянула.

– Кто-то идет, – сказала я.

– Ну и черт с ним!

– А если Сема нас застукает?

– Тем лучше. Тогда не надо ничего объяснять.

– То есть как?

– Ночью Сема ляжет на мою кровать, а я к тебе.

– И что?

– Когда под утро начнется канонада, я тихонько тебя возьму. Тихо-тихо. В таком грохоте никто не услышит. Даже Сема.

Я встала коленками на кровать и выглянула в окошко. На улице никого не было.

– Вот так и стой, – сказал Олег.

Он приподнял грубый свитер, который я одеваю прямо на голое тело, и стал гладить мою грудь так, что соски мои сразу отвердели. Я замерла, прижавшись лбом к стеклу, и мечтала только о том, чтоб эта минута длилась бесконечно. Мне было так просто и хорошо. Никаких мыслей. И тут я увидела в окошко Сему, прыгающего по деревянным доскам, брошенным в грязь.

– Наше время истекло, – грустно сказала я. Сема вошел, как всегда, шумно и велел нам собираться.

Вертолет летит во взятый накануне Шали.

Это был долгий и страшный полет. И невероятно красивый. Мы летели над дикими высокими горами в белых снежных мантиях, почти до самой границы с Грузией. Внизу лежал мир, исполненный яркого драматизма, ведь горы сами по себе драма. Я смотрела сверху на гладкую, сверкающую пелену снегов и вздрагивала, когда каменные стены вдруг обрывались в бездну.

А потом началось самое страшное. Вертолет пытался сесть в горах, вздувая лопастями вихри снега, но все время срывался в пропасть. И все приникли к иллюминаторам. Летчик был знаменитый Герой России, прославившийся тем, что сажал вертолет высоко в горах в самых недоступных местах на одно колесо, чтобы выбросить десант. Но сейчас он делал заход за заходом, и все напрасно. Горы не давались. Он садился и словно скатывался по снегу, как на санках, в бездну. И каждый раз у нас перехватывало дыхание.

Вертолет покружил над снежной лавой, словно разборчивая муха над куском торта, и улетел ни с чем.

"СЛУЖУ ОТЕЧЕСТВУ И СПЕЦНАЗУ!"

Именно так отвечают они, получая награды. Они – это каста, элита, золотой фонд.

Краповые береты. "Крапленные кровью", как они сами объясняют. У них репутация людей, которые сначала стреляют, а потом задают вопросы. Мужчины из мужчин в апофеозе суровой и жестокой мужественности. Про них говорят шепотом, что руки у спецназа по локоть в крови, что в штанах у них вместо члена граната без чеки, что эти ребята из особой лихости могут есть ящериц и змей, собак и живых Лягушек, запивая их водкой. Они посмеиваются над болтовней и знают, что, когда зазвучит труба, каждый из них понесет свою жизнь в руке и швырнет ее в лицо смерти.

Отряд специального назначения "Росич" – один из самых известных в России. "Мы друг для друга больше чем семья, – говорит его командир Игорь. – И у нас свои законы. Мы вынуждены жить замкнуто, закрыто для окружающих, мы создали свой мирок, который помогает нам выжить, и очень им дорожим. Про спецназовцев говорят, что у них одна извилина, которая заканчивается анальным отверстием.

Пусть так. Но поверь мне, для того чтобы остаться в живых, надо уметь не только стрелять, но прежде всего думать".

Сам Игорь в свое время закончил физико-математическую школу с золотой медалью и думать не гадал, что судьба приведет его в спецназ. После того как он в течение многих лет возглавляет "Росич", изменения, случившиеся с ним, удивляют даже его самого.

– Знаешь, мы с женой недавно отдыхали в санатории. Там в лесу жила белочка, 'которая шла на руки ко всем, кроме меня. Что я только не делал! Я двадцать дней за ней гонялся с орешками, а она ни в какую. Будто чуяла опасность.

– Ты, наверное, таки поймал ее и свернул ей шею. Сознайся!

Игорь молчит и улыбается. На шуточки гражданских здесь не принято реагировать.

"Росичи" – сторонники самых жестких мер в отношении чеченцев. "Генерал Ермолов поступал просто: один выстрел из чеченского села, и все село сносилось с лица земли, – говорят они. – В Афганистане использовался тот же метод: если по колоне стреляли, уничтожался без разговоров первый ряд домов".

"Чеченцев надо вешать, чтоб болтались между небом и землей. Для них это самая унизительная смерть", – говорит один из "росичей", парень с ярко-голубыми глазами, и тушит сигарету в пепельнице, сделанной из гранаты (кто бы ни был этот умелец, ему не откажешь в смелости, – пилить гранату не каждый рискнет).

"Росичи" знают, что их ждет, если попадутся в плен. Офицерам отрубают голову, солдатам-срочникам отстреливают указательный палец, чтоб не жали больше на курок. Убить могут только с разрешения того чеченца, который сам захватил в плен, – именно он решает судьбу пленника.

– У нас в отряде есть парень, типичный спецназовец, здоровый и тупой, как бык, – вступает в разговор "краповый берет" Николай. – Чеченцев бьет зверски. Каждый раз, когда его спрашивают: "Что ж ты их так бьешь?" – "Да потому что я их боюсь", – отвечает.

– Знаешь, что сказал Александр Невский после Ледового побоища? "Ебали, ебем и ебать будем". Вот наш ответ всем чеченцам, – говорит Игорь, и глаза У него становятся как льдинки. – Мы свое дело сделаем, только жаль, что к нам относятся как к презервативу – используют один раз, а потом выбрасывают за ненадобностью.