В пять часов утра я проснулась от выстрелов и криков.

Потом я выяснила, что на дачу пробрались трое абхазских* снайперов. Двоим удалось убежать, один был захвачен и, как* сообщили мне шепотом, расстрелян. Я ворочалась в постели гадая, что же происходит на улице. Миша на соседней кровати выпускал такие звучные рулады храпа, что уснуть мне уже не удалось.

В семь часов утра дверь в нашу комнату отворилась, и на цыпочках вошел корреспондент агентства "Рейтер" Олег Щедров. Шепотом, чтобы не будить Мишу, он сказал, что идет в Сухуми и если я хочу, то могу присоединиться. По всем данным, грузины должны были сегодня взять город. Такое событие нельзя пропускать, но входить в Сухуми вместе с армией мне не хотелось. В этом есть что-то постыдное.

Я всегда на стороне тех, кто слабее. Я быстро собрала сумку, написала Мише трогательную записку и ушла в комнату к Олегу наводить красоту.

Пока я, сидя на кровати по-турецки, рисовала собственный портрет, Олег, глядя в окно, комментировал уличные события. "Смотри-ка, кто идет", – вдруг сказал он удивленно. Я успела нарисовать только один глаз, но любопытство было сильнее, и с карандашом в руках я высунулась из окна. По садовой дорожке шел утренне-томный Китовани – ни дать ни взять курортник, совершающий променад перед завтраком.

"Доброе утро! – весело крикнул Олег. – Скажите нам, пожалуйста, успеем ли мы добраться до Сухуми до начала наступления?" Министр обороны заявил, что предстоящие действия гвардейцев нельзя назвать наступлением, так как они не могут воевать с собственным народом. "Мы хотим очистить город от мародеров и снайперов и отобрать оружие у несмышленых мальчишек, – сказал Китовани. – А если вы хотите дойти до Сухуми, у вас есть два часа".

Сухуми оказался пустым и тихим. Ничего не осталось от ослепительной, ликующей, карнавальной атмосферы курортного города. Под радостным лозунгом "Молодежный туризм – маршруты мира и дружбы" дремал сожженный БТР.

В огромном многоэтажном здании Совета Министров царила мертвая тишина. Ни одного охранника, хотя бы для приличия, не было у входа. Только на двенадцатом этаже сидел первый зам председателя Совмина Сергей Багапш. Ни у кого я еще не видела такого страшного, безнадежного выражения лица, как у председателя. Так, наверное, выглядели подданные китайского императора в ожидании шелкового шнурка.

На вопрос, что он собирается делать, Сергей Васильевич ответил: "Отпущу оставшихся подчиненных и буду ждать". Мы попытались найти в мертвом городе хоть какую-нидь еду. Хлеба не было уже несколько дней. У меня слезы навернулись на глаза, когда я увидела совершенно пустой знаменитый сухумский рынок. Ожесточенные жители дрались за последние крохи сыра и творога. И это в городе, которому неумеренное плодородие почвы обеспечило славу самого гостеприимного места, где в праздники кормили даже незнакомых прохожих, где даже собаки были придирчивы и избалованы лакомствами. Все, что нам удалось купить, – это свежих огурцов и бутылку шампанского.

Директор гостиницы "Тбилиси" посмотрел на нас как на сумасшедших. "Вы в своем уме? – закричал он. – Я же повесил табличку: "Гостиница не работает". Я сам сейчас запру все двери и уйду домой. Ищите себе убежище, сейчас начнется кошмар".

Приютила нас славная русская женщина Эмма, отправившая свою семью из города.

Большинство абхазцев уже покинуло Сухуми. Некоторые подались в горы, в партизаны. В доме, который нас пригрел, остались одни старики, решившие жить и умирать в родном городе. Эмма, с ума сходившая от страха, была рада, что мы постучались к ней в дверь. Она обменяла у соседки наши огурцы на яйца и изжарила нам яичницу.

В полдень колонна танков двинулась по проспекту Мира. По улицам заметались люди, не успевшие добежать до дома. Они укрылись во внутренних двориках. В наш дом забежал грузин Мурман, который рассказал, что в Новом районе, где он живет, утром разбомбили дом. Погибли пять человек.

Услыхав стрельбу, на улицу выбежало несколько жителей. С неуемным любопытством и чисто южной беспечностью они наблюдали за ходом событий, пока автоматные очереди не загнали их в дом. В предыдущие дни так погибло несколько мальчишек, которые, разинув рты, наблюдали уличные сражения.

Мы открыли шампанское, наполнили бокалы, и Мурман Решил сказать тост. "Давайте выпьем за мир!" – торжественно объявил он. Ответом ему была мощная автоматная очередь за окном.

После первых залпов пушки я и Эмма совершили тысячу ненужных дел – метались из угла в угол, как бестолковые телята, причитали, подвывали, как кликуши, ложились на пол, прятались в уборной, забивались в нишу, сшибали на бегу стулья.

На последующие два часа все вокруг превратилось в ад.

Наш дом оказался в неудачном месте – рядом с телеграфом и зданием Совета Министров. С трех сторон шла незатихающая стрельба, на улицу носа нельзя было высунуть. Я всегда стеснялась докучать богу своими молитвами, но тут решила что нельзя пренебрегать такой формой заступничества. Я начала молиться, но сосредоточиться на разговоре с богом мне помешала Эмма. От страха у нее начался словесный понос. Ей казалось, что, если она замолчит, ее тут же убьют. "Я человек старый, мне терять нечего, помирать пора. Пусть убьют на пороге родного дома", – бубнила она, не переставая.

Несмотря на ее доброту к нам, мне хотелось сделать из кухонного полотенца кляп и основательно заткнуть ей глотку.

На войне нужно обладать хорошим терпением. Часто приходится сидеть и ждать – транспорта, помощи, окончания бомбежки или обстрела. После бесконечной стрельбы возникает идиотское желание выскочить на улицу и втолковать этим безумцам, что человека растить нужно долго и трудно, а убить – дело минуты. Если бы мужчины рожали, они бы не были такими беспощадными.

Гвардейцы прошли центр города "без мыла" и натолкнулись на сопротивление в Новом районе, где завязались ожесточенные перестрелки. Больше всего не повезло Ленину – памятнику вождю на площади подбили плечо, а из Верховного Совета вытащили бюст Ленина, накинули ему на шею веревку и с торжеством доволокли его до штаба. Сам Верховный Совет основательно разграбили – вынесли факсы, телексы, компьютеры, телевизоры. Спешно водрузили всюду грузинские флаги.

Когда стрельба стихла, мы вышли в город, чтобы выяснить обстановку. По циничному выражению Олега, мы пошли "считать трупы", то бишь узнавать количество жертв и раненых. Но в нашем районе признаков кровопролития не наблюдалось. Правда, одна женщина сказала, что через две улицы "валяется какой-то мертвый мужик, но' это не свежий, а давнишний". Женщина видела его еще вчера.

Тяжелее всего пришлось собравшимся в морском порту курортникам. Во время посадки на корабль отдыхающие оказались под огневым шквалом. (Правда, неизвестно, кто стрелял – абхазские снайперы или гвардейцы.) Российские военные, отправлявшие свои семьи, открыли ответный огонь. Среди пассажиров началась паника. Женщины ложились на землю, закрывая собой плачущих детей. Пароход, заполненный только наполовину, спешно отплыл.

Несчастные женщины из России и Украины рассказывали нам, что находятся в этом бедственном положении уже второй день, не имея возможности покормить своих детей и дать им хоть какое-то убежище. Их спешно эвакуировали из дома отдыха в Эшерах. Следующий пароход ожидается только через два дня.

Во время короткого затишья народ, не успевший добежать до дома, вышел из укрытий. В наш дом зашли три абхазские девушки, не успевшие выехать из города.

Одна из них, по имени Белла, рассказала такую историю: "Ко мне подошел гвардеец и спросил: "Ты абхазка?" Я ответила: "Да". Тогда он говорит: "Я тебя сейчас стрельну". А я ему: "Ну стрельни, может быть, тебе легче станет". Он посмотрел на меня и отошел. Я журналистка газеты "Абхазия", жизни мне здесь больше не будет. Куда бежать? Что делать?" Эта прелестная юная женщина говорила совсем без эмоций, устало и опустошен но. Она обнаружила, что мир, в котором она жила, не принадлежит ей больше.

Да, в белых перчатках не воюют. В Абхазии в разгаре медовый месяц мародеров.