А вот у экономиста Макарова Анатолия Петровича, тоже, кстати, друга Головкова, кошмар с дочкой произошел за год то того, как Лиза ушла к художнику. Их дочка Оля тоже в четырнадцать лет начала гулять, поначалу просто иногда пропускала отдельные уроки, а потом вообще перестала ходить в школу. Ее интересовало только одно: намазать лицо и пойти болтаться по тусовкам. Когда Анатолий Петрович пробовал ее запирать, она сбегала, иногда даже в окно. Школьные тетради ее сплошь были исписаны символами Sex girl и sexy, читала она только "Гламур", "Космополитен" и еще "Кул герл". Любимой ее эмблемой была самая что ни на есть пошлая: заяц-плейбой с ушками. На нее словно нашло затмение мозгов. Видимо гормоны сломали неокрепшую психику. Так наверно лемминги бегут куда-то по тундре в период сезонной миграции, несмотря ни на что, и их уже ничего не пугает – их интересует только движение. Такое случается и с людьми. Обычно в такой период сбегают из дома мальчишки – хотят в дальние страны, а тут и девица стала бегать. Уходила из дома и ищи ее. Макаров был постоянно занят этими розысками. А в таком несознательном возрасте, в общем-то, иного пути и не было, как попасть в малолетние проститутки, сесть на героин и стать жертвой преступления. Была нормальная девочка, играла в теннис, а теперь ее окружали сплошь какие-то дебилы: на фотографиях ее друзей были вытаращенные языки, выпученные глаза, перекошенные рожи и бритые головы. Ее уже видели с какими-то взрослыми парнями в машинах и в ночных клубах, куда несовершеннолетних пускать вроде бы как и не должны вовсе. Жена

Макарова все это время находилась в состоянии постоянной истерики, которое к тому же усугублялось начинающимся климаксом. При встрече с дочерью буквально через минуту они сцеплялись, как две собаки, в доме летела посуда, слышались крики: "Жопа! Сука! Блядь!" – до звона в голове. Дело доходило чуть не до кровавой драки. Макаров неоднократно разговаривал с дочкой, говоря, что пойми, кроме нас ты никому не нужна, что если ты сейчас пойдешь по этому пути, ты никогда не создашь свою собственную семью, тебя заразят какой-нибудь дрянью или вообще убьют. Никакой реакции! Однажды он услышал, как она говорила по телефону: "Все этот проклятый отец! Чтоб он сдох!"

Тут было какое-то возрастное безумие. Бывало даже так, что Макаровы обращались в милицию, искали и вылавливали ее по каким-то ее сомнительным друзьям. А это были действительно сплошь как на подбор одни ублюдки. Она была вся косметике, причем намазанная толстым слоем, и тут была уже какая-то не женская красота, а что-то совсем другое, и Анатолий Петрович, глядя на нее, холодел от ужаса. Это девочка была словно укушенная оборотнем. Признак героина не то что просто стоял рядом, а буквально скалился им прямо в лицо.

Однажды переругались так, что Ольга даже какое-то время жила у бабушки с дедушкой. Однажды те позвонили: "Срочно приезжайте!"

Макаровы приехали, вошли в квартиру. Там сидели совершенно несчастные, и какие-то съежившиеся бабушка и дедушка. Они были просто в отчаянии. Оказалось, Ольга со своими друзьями их обворовали. Денег, отложенных на неотложные нужды, не было, пропало также золотое колечко и сережки. Ольга рыдала и клялась, что ничего не брала, придумала версию, что кто-то случайно пришел, когда она спала. Но факт оставался фактом: было заметно, что кто-то методично перерыл всю квартиру и забрал все деньги и золото. Они к тому же имели дурную привычку хранить все ценности дома. Деньги у них пропадали и раньше, но как-то по мелочи. Теперь у них на ближайший месяц у них не было ни копейки. Старики не знали, что и делать.

Милицию вызывать казалось тоже невозможным, тут уже были родственные проблемы. Приехал Анатолий Петрович. Ольга и с ним держалась нагло, орала: "Они сами куда-то запрятали свои сраные деньги, а теперь на меня валят!" После этого стало ясно, что теперь ничего ценного нельзя было оставлять даже в собственном доме.

Школу Ольга еще как-то закончила, и будто бы появился какой-то просвет. Ее устроили учиться в академию дизайна, затратив на это очень большие деньги. Она посетила ее только один раз. И вдруг пропала на целых два месяца. И до этого бывало, что исчезала, но тут вышло, что уж очень надолго. Макаровы заявили в милицию, но те найти не смогли. Тогда через знакомых вышли на людей в ФСБ, заплатили им, правда дорого – двести тысяч рублей – и через две недели ее нашли в

Мурманске. Она там болталась с какой-то чумной компанией фанатов

"Зенита". Казалось бы, чего фанатам "Зенита" было делать в

Мурманске? Оказалось, они там снимали квартиру, жили там десять дней, а потом съезжали, не заплатив. Вернуться домой она наотрез отказалась. Эфэсбешник сказал Макаровым, что мы-де ее нашли, а дальше уж решайте сами. Хотите через милицию, или как по-другому.

Макаровы решили съездить за не сами. Ужас и опустошенность, который они испытали в Мурманске, трудно было описать. Это оказалась вовсе не она. Действительно очень похожая на нее была девочка, но не она.

Потом Ольгу действительно нашли, а лучше бы и не находили. Это был обгорелый труп в подвале, обнаруженный сантехниками еще в ноябре, но только сейчас опознанный матерью по найденным в одежде ключам от дома и огненно рыжим волосам.

А у других постоянных пациентов Борискова, кстати, очень приличных людей, дочь-красавица Настя – хоть икону с нее пиши, вдруг уже в двадцать лет ушла в так называемый "подвальный мир". Ей почему-то нравилось жить в этом страшном черном болоте, на дне общества.

Возможно, она ощущала там себя совершенно свободной. Она бы вырвалась оттуда, если бы только она захотела вырваться, но ей нравился этот грязный мир. Она чувствовала себя в нем, как рыба в воде. Там шатались какие-то личности, сплошь в татуировках; люди, которые никогда нигде не работали и вовсе не желали работать; типы, которые никогда не спят ночью. Там не надо было каждый день ходить на работу, и в ее постели оказывались самые разные люди и даже женщины. Там пили водку, глотали таблетки и кололи героин. Там смерть спала рядом на соседней кушетке, закрытая с головой какой-то засаленной шалью и ее ржавая коса с запекшейся на ней чьей-то кровью стояла тут же в углу. У Насти не было ни трудовой книжки, ни страховки, ни постоянной регистрации – и это ей тоже нравилось. Она иногда выныривала оттуда на два-три дня, чтобы отъесться, выспаться, а потом снова возвращалась туда, обычно что-нибудь прихватив из дома какие-нибудь вещи подороже или деньги. Однажды даже унесла телевизор. Иногда, очень редко, они встречали ее на улице с ее приятелями явно "оттуда" – те щурились на дневном свете и явно плохо его переносили. Это были страшные люди ночи. У нервного прохожего при встрече с такой компанией в темное время суток запросто могла начаться непроизвольная дефекация и мочеиспускание. Потом Настя попала в тюрьму все за то же – за наркотики. На зоне она родила ребенка. От кого она ухитрилась там забеременеть, было неизвестно, но с ее природной красотой, обаянием и шармом отцом ребенка мог быть кто угодно, кого бы она сама захотела, – хоть адвокат, хоть сам начальник зоны. Вела она себя в колонии примерно, ухаживала за ребенком как самая что ни на есть образцовая мамочка и очень скоро попала под амнистию. Однако как только она приехала в Петербург, видимо из-за того, что по дороге не смогла найти дозу, тут же на вокзале сильно напилась – буквально до потери сознания, а ребенка своего там же и потеряла. С концами.

Такие были истории, поэтому в последнее время, как только в коллективе заходили разговоры о детях, Борисков старался уходить и не слушать. Обычно было два варианта детей: дети-ангелы, которые хорошо учились и слушались родителей, и дети-монстры. И про то и про другое слушать Борискову было неприятно.

Справедливости ради надо отметить, не у всех все было так плохо.

Например, у друзей Борисковых была дочка Катя. Всегда перед глазами был ее укоряющий пример, поскольку в жизни она действительно выбилась. А всего-то была чуть старше Лизы. Но она с раннего детства была очень талантливой девочкой. Возможно, тут сыграло роль некоторое стечение обстоятельств: во-первых, ее папа сам был пианист и к тому же еще получилось удачное смешение кровей – русской с еврейской и еще с осетинской кровью – так что талант играть на фортепиано проявился у нее с самого раннего возраста – кажется, лет с пяти, что всегда вызывало у взрослых невероятный восторг и чувство умиления, когда они видели, как такая маленькая девочка так уверенно бьет по клавишам своими крохотными пальчиками. Катя бойко играла на рояле чуть ли не в том же самом возрасте, когда и сам Моцарт начал играть и сочинять пьесы. Понятно, что когда двухлетний ребенок говорит какую-нибудь более или менее осмысленную фразу или может прибавить к двум два всем вокруг тут же кажется, что это будущий гений. То же касается игры на фортепиано. Однако довольно скоро такое умение вдруг уравнивается, и весь талант оказывается только некоторым опережением развития сверстников при определенном напоре родителей. В двадцать три года такое умение уже было более чем обычным, так играли многие. Однако имя ее еще оставалось на слуху, и именно это давало Кате некоторое преимущество. В то же время требовалась существенная поддержка и, прежде всего, материальная и рекламная. И тут в ее жизни появился некий сорокапятилетний ювелир-богач, который попросту предложил молодой пианистке содержание. Суть предложения была простая: я помогаю тебе раскрутиться, спонсирую твои выступления, тебя лично, а в обмен на это я имею тебя, когда захочу. В нем была очень мощная воля движения вперед, и эта воля была действительно могучей, он бился, пробивался в жизни, и эта воля решала все. Он шел, говорил с людьми, настаивал, если нужно платил, и у него все всегда получалось. Все вокруг поддавалось его напору. Он не работал ни на кого, кроме себя, и никогда никого не боялся. Он был весь в шрамах. Он жестко поддерживал имидж настоящего мужчины, и сами женщины ответно клевали на этот посыл. Он так себя ощущал, всегда что-то себе упорно доказывая. Пожалуй, жена его законная не могла бы сказать, повезло ли ей в жизни или нет. Жили они очень богато, у нее было все, но она его страшно боялась. Он внушал ей ужас, хотя она никогда и никому бы в этом не призналась. Он мог быть бесконечно ласков, заботлив, часто дарил цветы и все такое, но мог тут же и в глаз дать и почти открыто ей изменить. Это было частью его невероятно целостной натуры. И она тоже, насколько могла, поддерживала этот имидж: никогда не работала, потому что в представлении мужа было, что женщина работать не должна, а обязана сидеть дома и заниматься детьми, хозяйством и ублажать своего мужа. А мужчина обязан обеспечивать семью. По сути это был действительно на зависть цельный человек. Он и стал богатым, создав свое дело с нуля, минуя или, чаще всего, сметая все препятствия, встававшие на его пути. Впрочем, и у него бывали осечки. Как-то в ночном клубе он полез драться с мужиком, который случайно заговорил с его женой. Тот поначалу несколько опешил, но бить себя не дал, поскольку был мастером спорта по боксу, и уложил ювелира с одного удара. Кстати, жена поверженного, видя растерянные глаза мужа, ощутила глубокое удовлетворение. А молодая пианистка после его предложения даже ничего говорить не стала, а просто сбежала – по сути, он ей вовсе не понравился как мужчина. Потом ювелир куда-то из Питера исчез, говорили, что уехал за границу, где тоже наладил бизнес и купил дом.