Впрочем, у Борискова один знакомый, молодой мужик лет чуть до тридцати, тоже врач, жил так в сожительстве с одной женщиной довольно долго и был тем очень доволен. Она ему, конечно, нравилась, но не до такой степени, чтобы на ней жениться и жить с ней всю оставшуюся жизнь – так, какое-то время. Детей они договорились пока не заводить, и она регулярно принимала противозачаточные таблетки.

Сам он считал такую ситуацию временной и очень удобной, поскольку она его полностью устраивала. Но однажды эта подруга вдруг заявила ему: "У нас будет ребенок!" Вроде бы и таблетки пила и вдруг забеременела. Встал вопрос: что делать дальше? Он, помнится, еще говорил на работе: "Она просто попала как раз в тот самый один процент, когда гормональные контрацептивы не сработали!" Все хохотали над такой его наивностью. Ни фига она, конечно, не пила никаких таблеток. Она приняла решение и сделала такой сильный ход, потому что ей нужно было, чтобы он на ней женился. И он на ней действительно женился, и у них родился ребенок.

Этот Лизин сожитель хотя и работал в театре декоратором, но сам считал себя гениальным, но пока непризнанным живописцем и действительно писал картины маслом. Борисков как-то даже специально один сходил на выставку на Большую Морскую улицу, где одна или две картины этого типа были выставлены. Оказалось, как Борисков и предполагал, картины были просто ужасные. Естественно, никто их поэтому и не покупал. Притом, что Борисков к современному искусству относился в целом нормально, не был, конечно, специалистом, все оценивал, как и большинство людей, по принципу "нравится – не нравится". Например, раскрашенные фотографии Энди Уорхола ему даже чем-то нравились, или точнее сказать, не вызывали раздражения.

Впрочем, хороших картин на той выставке не было вообще ни одной. Или же просто Борисков ничего не понимал в живописи. Ему там вообще ничего не понравилось.

Кстати, Борисков поначалу надеялся оказать финансовое давление на

Лизу, не давать денег, но эта его затея с треском провалилась.

Как-то они там выживали, а Лиза тут же устроилась на работу: что-то по организации выставок в какой-то галерее, и что самое поразительное, зарабатывала больше самого Борискова.

Как оказалось, проблемы с повзрослевшими детьми были у многих знакомых. Подростки куролесили. Взрослые дети то выходили замуж, то разводились. Случались и другие проблемы. Старшая медсестра отделения, например, тоже волновалась за дочку, которая недавно устроилась работать в обувной магазин. Каждое утро они получали товар. Поразительно, но меньше шести тысяч ни одна пара обуви там не стоила. Самое интересное, что в том магазине никто ничего почти не покупал. Если продавали две пары за день, то это считалось хорошо.

Вечером товар увозили, а кассирша пробивала чеки на полмиллиона рублей, якобы он весь был продан. Эти деньги сдавали инкассаторам и те везли их в банк для зачисления на счет. Тут явно происходило какое-то отмывание наличных денег. Что и откуда и зачем – никто не знал. И таких магазинов в Питере было у этой фирмы наверно с десяток.

Когда года четыре назад Борисков как-то приехал в гости к своей родной сестре, та была просто в панике: дочка-подросток Светка совершенно отбилась от рук: приходя домой, она садилась перед телевизором, потом чуть ли не одновременно надевала наушники и врубала стереосистему. Музыка была дурная – электронная, механическая – одно долбление. Они жили в этом постоянном шуме, и сестра очень боялась, что это обозначает какое-то психическое расстройство или склонность к наркомании. А возможно были типичные какие-то подростковые проблемы, будто не уважают друзья и не понимают родители, никто никогда не полюбит и прочее. Все ей было противно и скучно. Все окружающие для нее были дураки и идиоты. На все она говорила, что это "полный отстой". Книг не читала, по телевизору смотрела только СТС. Сестра была в ужасе, потому что именно таких скучающих подростков в их захудалом городишке запросто сажали на иглу. Самое удивительное, что этих торговцев наркотиков никто не ловил. Они были повсюду. А ведь, говорят, в Сингапуре всех наркоманов ловят и расстреливают. Борисков тогда заглянул в Светкину комнату. Странно было поверить, что там живет девушка: вся комната была завалена каким-то барахлом, всюду валялись скомканные колготки, нижнее белье, а кровать она, кажется, не убирала вовсе. Но потом у племянницы, наконец, появился парень, и всю ее хандру как рукой сняло, правда, и тут появились проблемы, хотя уже совсем другого плана. Но, говорят, комнату свою она уже так не засирала, трусы и белье тоже где попало не разбрасывала. В конечном итоге все кончилось хорошо: Светка с отличием закончила техникум, нашла хорошую работу, вышла замуж и совсем недавно родила ребенка.

Случались в таких отношениях и, казалось бы, совершенно необъяснимые ситуации. Была у Борискова среди пациенток одна приятная женщина лет пятидесяти, которая, как потом оказалось, давно враждует со своими детьми и ей негде жить. Она часто вспоминала, какие они были хорошенькие, когда были маленькие. От них тогда всегда сладко пахло молочком. Теперь же они выселяли ее из квартиры.

Сын, по протекции родного отца работавший в одном крупном банке, получавший там немереные деньги и уже купивший себе на них очень дорогую машину, очень тщательно вел финансовые подсчеты и каждый месяц требовал с матери выплачивать ему деньги за питание. Кто был виноват в этом: неправильное воспитание в детстве, или генетика?

Характеры? Мамаша их сама была замужем раза три. И это только официально, а еще пару раз какое-то время состояла в так называемом

"гражданском" браке. Существовать одной для нее было невыносимо, и как только она оставалась одна, тут же начинала искать себе очередного мужика и довольно-таки быстро находила. Но почему-то эти ее браки долго не держались, в чем она обвиняла, конечно же, мужчин.

Вот ее любимая фраза: "Настоящие мужчины на этом свете давно перевелись!"

Виктоша, услышавшая от Борискова про эту неприятную ситуацию, резонно предположила, что в мальчишке, возможно, есть какая-то немецкая кровь, слишком уж он рационален. Тут вспомнилась давняя история, которую Борискову однажды рассказали родители. Жил когда-то у них на улице в соседнем доме один человек, по фамилии Устюжанин.

Перед самой войной он женился, а тут и призвали. Пока он был на войне, город почти на два года попал в зону немецкой оккупации.

Молодой жене его очень понравился один немец, который у них квартировал, и как-то там случайно так получилось, что стала она с этим немцем жить, и нажили они ребеночка, потому как противозачаточных средств тогда в стране не хватало. В положенное время родила сына. Мать ее покручинилась, но что тут поделаешь – война. Ведь могли просто изнасиловать и убить, а так хоть жива осталась, да и ребенок получился хороший. Но дочку научила: мол, скажи мужу, что немец тебя изнасиловал, так тебе, может быть, и снисхождение выйдет. Неприятно, конечно, но на войне Устюжанин такого насмотрелся, что удивить его вообще было нечем, да и сам пришел искалеченный – без ноги. Человек он был, в общем-то, хороший, разве что иногда выпивал. Всю неделю работал на своем токарном станке, а в выходной обязательно напивался в хлам, и иногда даже пытался колотить жену, но та с ним легко справлялась. Так и жили.

Ребенок потихоньку рос, фамилию носил русскую, хотя повадки с детства имел самые что ни на есть немецкие: любил порядок в вещах и всегда имел по труду хорошие оценки, и еще по математике и по поведению. Всегда аккуратно и чисто был одет и отличался необыкновенной для России пунктуальностью – никогда и никуда не опаздывал. Руками умел делать все. Приемный папаша однажды с очередного перепою помер, мать все хотела сыну рассказать, кто его настоящий отец, и вообще попытаться его найти. Но обстановка к этому вовсе не располагала: немцы – это были все еще фашисты, и эту тайну она открыла сынуле только уже в период перестройки и гласности, когда все идеологические границы да и сама Берлинская стена были наконец окончательно сломаны. Сынуле тогда было уже сорок три года, работал он инженером на комбинате и притом очень успешно, и только-только открыл свой производственный кооператив. Когда он узнал правду о своем рождении, конечно, поначалу оторопел, но в ужас и в уныние вовсе не пришел, да и не с чего было, а потом даже обрадовался, потому что тут же ощутил запах инвестиций, получения немецкого гражданства и возможности свалить к своему настоящему родному папаше, который, если, конечно, был не убит на войне, то должен был бы вернуться в свой родной город Брауншвейг. Сынуля тут же посмотрел в энциклопедии, и оказалось, что там, в этом городе, располагаются автозаводы "Фольксваген", то есть тут же и работа была. Оставалось одно: найти этого папашу. Папаше-немцу в год зачатия сына было, со слов матери, года двадцать два (то есть был только чуть старше нынешнего внука), а теперь значит, под семьдесят, что для Европы в общем-то не так и много. Мама вспомнила даже имя его – Фридрих… "Вы на каком языке говорили-то?" – "Зачем там был язык? Мы просто любили друг друга", – ответила мать, совсем как в бразильском сериале. Эти все события происходили уже давно, и чем там с полунемцем кончилось дело, Борисков не знал. Больше про это не рассказывали.