Ааду Аадувич Адомяги обвиняется, как соучастник вышеуказанных преступлений, в некультурном пове­дении и выражениях, к чему добавляется еще и самое грубое оскорбление, нанесенное им девушке, Весте Эльмаровне Паю...

Конечно, я не могу переписать весь судебный прото­кол, потому что он занял две тетради и суду пришлось во время чтения назначить заместителя совершенно выдохшемуся секретарю. Кроме того, большая часть этого протокола у меня имеется, потому что в боль­шинстве случаев обвинительные речи и выступления составляла я. Но о суде и обо всем том, что произошло в этот день, я постараюсь написать подробно.

Ой, до чего же все мы, девочки, волновались. Быть уверенными в своей правоте — это одно, но доказать это другим, в особенности мальчикам — это же совсем другое.

В защитники они выбрали Андреса. Самого умного мальчика и к тому же партнера и друга Анне. Верно, и тут у них был свой расчет.

Я дала свои показания очень обстоятельно. Весте, ко­нечно, было труднее. Мотив был, так сказать, деликат­нее, как заметил Андрес. Но зато это был единствен­ный случай, когда оказалась кстати Вестина манера безличной речи. Она придала ее показаниям делови­тость и нейтральность.

Но зато Анне произнесла свою речь с таким пылом и страстью, что, по моим понятиям, — и девочки тоже так считали — мальчишки были повержены в прах и должны были тут же не только попросить у нас про­щения, но и встать при этом на колени.

Девочки вставали одна за другой и говорили о том, как мальчишки нарушали самые элементарные нормы поведения или же глубоко оскорбляли или унижали своих одноклассниц.

Племянница директора — Маарика из восьмого класса — рассказала, что когда она шла однажды с Ааду по улице и они встретили ее родственника, то она поздоровалась, а Ааду тем временем стоял рядом, пре­спокойно засунув руки в карманы, нахально смотрел на постороннего человека и даже не подумал его при­ветствовать, как этого требует вежливость. На это со скамьи подсудимых послышалась реплика Ааду:

— Что? Уж не собираетесь ли вы сделать из нас цир­качей?

Анне же в свою очередь все время загибала пальцы, выкладывая свои «во-первых, во-вторых, в-третьих». Все десять пальцев были уже использованы. В самом деле, трудно сказать, что Анне больше подходит — быть прокурором или артисткой.

Но хотя речь Анне несколько раз прерывалась бур­ными аплодисментами, все же мальчишки и не думали падать на колени. Они даже не опустили голов. Скорее, наоборот. Когда Андрес вышел на трибуну и огляделся по сторонам, у него был вид человека, уверенного в своей правоте и имеющего, что сказать.

О, до чего же трогательно благородными выглядели в его речи школьники второй половины нашего столе­тия! В особенности же воспитанники нашей школы-ин­терната. С какой иронией он произнес:

— По-вашему, милые девушки, выходит, что ни одну вещь нельзя назвать ее подлинным именем. Конечно, в вашем присутствии нельзя, например, сказать, что вонь — это вонь, а надо говорить: испорченный аромат. Вам подошел бы, пожалуй, стиль времени папы Крейцвальда. Если кто-нибудь голый, то об этом надо сказать вежливо: босиком по самую шею. Не так ли?

Даже по самому мерзкому пункту — отказу Ааду танцевать с Вестой — Андрес, один из величайших мудрецов и златоустов школы, нашел смягчающие об­стоятельства:

— Далее. Если мы проанализируем предысторию са­мого тяжелого обвинения, то найдем немало смягчаю­щих обстоятельств. Мы знаем, что последнее время Ааду всегда танцует с Валентиной. Они подходящая пара. Оба хорошо танцуют и так далее. Мы не станем здесь анализировать причины их контакта, скажем лишь обычное: они хорошие друзья.

И вдруг неизвестно почему, девочка начинает кап­ризничать. Если Ааду весь вечер приглашал только ее, если он делал это на всех вечерах в течение последних двух четвертей, то, естественно, он ждет ответного при­глашения на дамский вальс, не так ли?

Но, как мы знаем, девушка не делает этого. Она кап­ризничает. Она ветрена и капризна. Ее не интере­суют чувства другого человека. Она хочет продемонст­рировать свою власть. Вообразив себя неотразимой красавицей, она считает, что может себе все позволить, как это вообще принято у девочек. Они любят время от времени дать почувствовать свое девичье превосход­ство и власть. Так случилось и с данной девушкой: она умышленно обижает своего постоянного партнера и друга и, против ожиданий, как я уже сказал, даже про­тив неписанных правил вежливости, приглашает тан­цевать другого мальчика.

Скажите сами, разве это красивый поступок? Можем ли мы за ним разглядеть прославленную чуткую де­вичью душу, чувство такта, честность и так далее и тому подобное. (Весь этот перечень сопровождался слегка иронической улыбкой.)

Я заметила, что, слушая речь Андреса, Анне что-то быстро записывала в свой блокнот. А тем временем Андрес продолжал свою блестящую речь.

— При таких обстоятельствах, — продолжал он по­сле короткой многозначительной паузы, — можем ли мы так уж обижаться, так расстраиваться по поводу того, что мой подзащитный Ааду Аадомяги, который, как нам известно, ждал одну девушку, самую краси­вую и самую для него подходящую — (ой ты, лиса-лисичка!) — увидя другую, совершенно импульсивно, от уязвленного самолюбия и огорчения рассердился на всех девочек вообще. В том числе и на ту, которая случайно оказалась около него. Таким образом, он до­пустил этот необдуманный поступок — отказался тан­цевать с нею. Повторяю, я не оправдываю этот посту­пок, не считаю его хорошим, как, впрочем, не считает и сам обвиняемый, но мы просим учесть смягчаю­щие обстоятельства...

При этих словах Андреса Ааду, широко улыбаясь, оглядел зал, словно вождь и знаменосец победоносного войска.

О, оскорбленная гордость и попранное достоинство!

Но Анне не так-то легко поставить в тупик. Когда настал ее черед, она начала сдержанно, но с явным вол­нением.

— Нам только что представилась приятная возмож­ность прослушать талантливо составленную защитную речь. Похоже, что на многих она произвела глубокое впечатление. Прежде чем вынести окончательное ре­шение, позвольте мне, со своей стороны, высказать не­которые мысли.

Прежде всего, небольшое возражение по поводу об­щей позиции защитника, из которой следует, что вполне естественно дать приглашающему отказ, раз он слу­чайно оказался не тем, кого ожидали и хотели видеть. Разрешите мне от имени девочек, которые, согласно обычаю, чаще выступают в роли приглашаемых, а не приглашающих, — разрешите мне, как одной из них, сказать следующее: если бы и мы следовали подобному «импульсу» и стали отправлять мальчиков обратно, то вы, дорогие соученики, совершенно растерялись бы. Тогда, может быть, вы постигли бы, что и вежли­вость имеет свою ценность. — (Тут я заметила, как у Андреса порозовели уши.) — Кроме того, разрешите обратить ваше внимание еще на одну вещь, поразив­шую меня в речи защитника: у нас тут не какое-либо подразделение ЗАГСа, где ведется регистрация пар и всякие отступления противозаконны. Пока еще все мы просто обыкновенные соученики и между нами должны быть хорошие отношения.

И далее. Если одна из девочек действительно нане­сла своему обычному партнеру такую бесчеловечную обиду, должен ли он мстить за нее другой девочке? Уважаемый суд и все присутствующие в зале, я прошу вас вдуматься в смысл такой морали! Надеюсь, что нет необходимости останавливаться на этом подробнее.

Но что важнее всего: если этого юношу, в данном случае, обвиняемого, так жестоко оскорбили, если кра­сивая и капризная девушка нанесла его несчастному сердцу такую рану, почему же он остался прохлаж­даться в зале? Не было ли для разбитого сердца и по­пранного достоинства естественнее удалиться из зала, тем более, что он все равно не собирался больше ни с кем танцевать.

Надеюсь, что справедливый суд увидит, что здесь нет ни одного смягчающего обстоятельства. Дело некра­сивое, абсолютно некрасивое. Тем более некрасивое, что оскорбили девушку очень честную и заслуживающую всяческого уважения. Кроме того, это девушка, с ко­торой обвиняемый еще в прошлом году танцевал больше всех и которая была для него, как определил в своей речи защитник, хорошим другом.