Теперь в действие пришел неумолимый репрессивный аппарат правительства. Понадобилась целая неделя, чтобы известия о восстании дошли до центра Бакуфу в Эдо.[509] К тому времени восстание Осио было сокрушено, но известия вызвали большой переполох, так что были немедленно посланы инструкции выявить виновных и привлечь их к суду. В то же время, командующий осакским замком, гарнизон которого не принимал практически никакого участия в боях 25 марта, приказал, чтобы всех участников схватили возможно быстрее. На дорогах и речных путях было установлено тщательное наблюдение; за пленение Осио и других главных зачинщиков была назначена награда, — власти опасались, что те могут предпринять какую-нибудь новую выходку, если их немедленно не арестовать. В течение первых дней репрессий многие приверженцы Осио, не желая сдаваться в плен, кончали жизнь самоубийство. Так, когда его дядя, синтоистский священник, который был глубоко вовлечен в заговор, услыхал шаги приближающихся полицейских, он попытался распороть себе живот. Рана получилась неглубокой, и священник был еще жив, когда ворвалась полиция; тогда, в отчаянии, он сумел вырваться из дома, добежал до ближайшего ирригационного водоема, где сумел утопиться.

Осио бежал из города вместе с четырнадцатью сподвижниками[510] и приблизительно семьюдесятью пятью сторонниками. К тому времени уже ничего нельзя было изменить, и он готовился к смерти, однако его убедили отложить это последний шаг, и он направился к гористому району на полуострове Кии. Теперь ему пришлось признать, что не существовало никакого конкретного плана отступления (хотя он ранее и упоминал о таковом); он заявил, что дождется дальнейших известий из Осака, и уж затем прервет свою жизнь достойным образом.[511] Ради того, чтобы дать своим последователям более благоприятный шанс спастись, он приказал им бросить в реку мечи и другое оружие, а самим разойтись в различных направлениях. Вскоре с ним осталось только трое: его сын Какуноскэ и двое преданных полицейских из восточного магистрата, которым было дозволено сопровождать его на последнем пути.

Не осталось никаких исторически достоверных записей о маршруте, по которому четверо беглецов двигались по полуострову в самое морозное время года, однако ученые провели достаточно точную его реконструкцию. Передвижение небольшой группы напоминает бегство Ёсицунэ в Осю; разумеется, в легенде такая аналогия не могла обойти Осио. Один из полицейских, начавший отставать, решил сделать себе харакири, чтобы на замедлять ход остальных. Осио не только не разубеждал его, но выступил в роли кайсяку («ассистента») и отрубил ему голову. Немногое время спустя второй полицейский (молодой человек, первым предупредивший Осио о предательстве) так устал, что остановился передохнуть в доме крестьянина; проснувшись он заметил, что его кинжал украден, и понял, что крестьянин побежал доносить властям; чтобы не подвергнуться пленению, он выбежал из дома и повесился на дереве. Теперь оставались только Осио и его сын. Как бы имитируя поведение великого героя XII века, оба они обрили себе головы и приняли облик горных монахов.

Между тем, правительственные силы вылавливали последователей Осио одного за другим. Преследовали и арестовывали даже тех, кто был вовлечен в выступление лишь косвенно. Главной целью, разумеется, было пленить основного предводителя, и для этого сеть раскидывали все шире и шире. Поиски, однако, затруднились тем, что было получено несколько ложных донесений о направлении, в котором скрылся Осио, и его безрезультатно искали в районе Киото. Вероятно, он смог бы скрывать следы своего пребывания в горном районе Ямато довольно долгое время, однако через пять дней после восстания он внезапно решает вернуться в город — может быть потому, что хотел пронаблюдать за дальнейшим развертыванием событий, а может быть оттого, что, охваченный апокалиптическим чувством своей миссии, считал, что встретить судьбу ему следует именно в Осака. На рассвете 31 марта престарелый торговец полотенцами по имени Горобэй, покровителем которого на протяжении многих лет являлось семейство Осио, был бесцеремонно разбужен ударами в ворота, — два горных монаха настаивали, чтобы их впустили.[512]

Осознав, кто перед ним стоит, Горобэй очутился перед дилеммой того типа, что особенно болезненно воспринимается японцами, и над которой особо мучились герои пьес театра кукол и Кабуки: либо он должен был приютить двоих самых разыскиваемых в стране преступников и подвергнуться риску сурового наказания по закону, либо ему приходилось нарушать свой долг (он) семье Осио, отказав ему с сыном в убежище. Впрочем, никакой возможности выбора у него не было, поскольку беглецы бесцеремонно вломились в переднюю дверь. Горобэй решил спрятать их в закрытом строении, отделенном от основного дома садом.[513] До смерти боясь, что все раскроется, он тщательно скрывал их присутствие ото всех домашних, кроме жены. На протяжении следующих недель престарелая чета по очереди, тайком носила беглецам пищу и все необходимое.

Все шло хорошо до тех пор, пока одна из горничных, гостя в своей семье в близлежащей деревне, не заметила вслух, что последнее время в доме ее хозяина приобретается необычно большое количество риса. Эта новость дошла до местного управления. Власти призвали трепещущих супругов Горобэй, и те на допросе сознались, кем являются их именитые гости. Комендант Осакского замка немедленно отдал приказ схватить Осио с сыном живыми. Те, кого назначили произвести арест, бросили жребий — кому первому вступить в узкий проход, ведших к убежищу Осио, и заслужить честь и славу.

На рассвете 1 мая группа из четырнадцати полицейских окружила строение. Они разработали план, по которому жена Горобэй должна была выманить Осио из дома, чтобы они схватили его живым. План провалился, когда Осио заметил одного из них за воротами и понял, что пришел последний час. Стражники призывали Осио выйти и сразиться с ними, но он не ответил на их уловки, и они решились на немедленную атаку. Осио сразу поджег солому и прочие горючие материалы, которыми он обложил дом именно на такой чрезвычайный случай. Когда стражники все же ворвались в помещение, он выхватил кинжал около сорока сантиметров в длину и вонзил его себе в горло, перерезав сонную артерию. Затем он вытащил оружие из раны и швырнул его в нападавших, однако, что для него всегда было характерным, не причинил никакого серьезного вреда. Какое-то мгновение он стоял у входа, и охранникам была смутно видна его высокая фигура, напоминавшая священника, окруженная языками пламени. Потом он упал и погиб в горящем доме, как Ёсицунэ в своем укреплении при реке Коромо.

Резко усилившийся жар не позволил охранникам приблизиться. Когда пламя удалось укротить, они пробрались в комнату и отыскали обгорелые тела Осио и его сына. Какуноскэ вел себя храбро в уличных боях в Осака за пять недель до того, однако, когда пришел конец, он, очевидно не решился убить себя, и отцу пришлось заколоть его, чтобы спасти от пленения. По одному из преданий, люди слышали, как Осио кричал: «Трус! Трус!» (хикё, хикё) своему сыну, когда полицейские готовились к атаке.[514] Вероятно, поражение сильно подействовало на его разум. Как бы то ни было, если описание происшедшего верно, это было очень грустное расставание с сыном, которого он так любил. После того, как тела извлекли из дома, их омыли и погрузили на носилки для последующей транспортировки в отделение магистрата. Тем временем, на улицах собралась огромная толпа. Когда Осио выносили, некоторые из наблюдавших заметили, что его голова так деформировалась и распухла от жара, что была похожа на огромную жабу.