— Иосиф Виссарьоныч, — услышал я вдруг за спиной Валечкин голос. — Можно минутку?

— Ты когда вошла? — удивился я. — Не видел.

— Только что, Иосиф Виссарьоныч! Когда вы яблочко гостье нашей изволили пожаловать… Из Франции…

— А почему ты так вошла, что я не видел?

Она не нашла ответа. Помучившись, склонилась ко мне:

— Другие гости изволили пожаловать…

— Тоже из Франции? — улыбнулся я.

— Не-е. Почему? Лаврентий Палыч тут, товарищ Молотов, Хрущёв, и ещё этот, Микоян… Товарищ Микоян.

— А ещё кто-нибудь? Майор, например?

— Не-е. А какой?

— Скажи, когда придёт. Не заходи, позвони! — и отослал её сердитым взмахом руки, потому что под её злобным взглядом Мишель поперхнулась. — Продолжай! — повернулся я к Чиаурели. — Только короче.

67. Ангел качнул крыльями неуверенно…

Больше всего Мишу огорчило, что не осталось времени живописать христовы муки по дороге на Голгофу. Буркнул, что фильм об Иисусе начал бы с этой сцены. Великий страдалец волочится по каменистой дороге и вспоминает свои злоключения. Плюс злоключения человечества.

И то, и другое Христу пришлось вспоминать на кресте. Мысли были мрачные. Несмотря на то, что римский центурион напоил его зельем, которое не просто ускоряет конец, но и веселит душу. Скорой же смерти Иисус желал не из интересов пригвождённого к кресту человека, а из уверенности, что чем он быстрее умрёт, тем быстрее спасёт мир.

Мысли приходили мрачные, несмотря и на присутствие женщин. В частности — Марии Магдалины.

Мишель при этом снова повела плечами.

А также другой Марии, добавил Чиаурели, — Пресвятой Девы. Которая и родила Христа прямо от самого бога. Правда, в результате непорочного зачатия.

— Без спермы? — обрадовался Мао.

— Без совокупления, — ответила Мишель.

Мао повернулся к Ши Чжэ с какими-то словами, которые тот не пожелал переводить. Миша — хотя китайского не знает — откликнулся бурно:

— Ни в коем случае!

Мао задумался, но, видимо, не вспомнил иного надёжного способа производства отпрысков. Спросил поэтому — как же всё-таки Пресвятой Деве удалось произвести Иисуса «без ничего»?

Я вынужден был вмешаться. Во-первых, сказал я, не «без ничего». Мария понесла от духа, который, как известно, способен порождать что угодно.

Во-вторых же, напомнил я ему, Миша рассказывает легенду, а он, Мао, — как и сам Миша, — художник. То есть — человек с воображением. И потому должен понимать.

Мао согласился: Мишу, мол, как раз понимаю. Не понимаю легенду: зачем ей надо наделять Марию способностью рожать без спермы и совокупления.

Ответила Мишель: легенде это надо не для Марии, а для Христа; чтобы он получился божьим сыном; а бог совокуплениями брезгует. И — посмотрела на меня.

Не всякий бог, пообещал я француженке. Только бестелесный.

Мао рассмеялся.

Бестелесный бог торопился, тем временем, принять дух любимого сына. Объясняя торопливость наступлением праздника. К трём часам пополудни Иисус, пожаловавшись сперва на жажду, вскрикнул «Свершилось!» и испустил дух.

Убедившись, что он мёртв, римские центурионы позволили его друзьям снять тело с креста и отнести в могильный склеп. Где его обмазали мирровым маслом, завернули в белую плащаницу и оставили почивать на вечные времена.

Скептики ликовали, ибо Иисус, «чудотворец и божий сын», обещавший спасти мир, не сумел спасти даже себя. Не смог отвести собственный конец и, главное, нарушить порядок вещей. Их ликование, однако, длилось лишь полтора суток.

Будучи скептиками, они поставили стражу у входа в склеп, чтобы ученики не выкрали труп Иисуса и не при-творились, будто Учитель воскрес. Ибо, мол, его «воскресение» нанесло бы людям больший вред, нежели его ересь.

На рассвете воскресного дня обе Марии — та, которая дева, и вторая, которая наоборот, — вернулись к склепу, вход в который был замурован каменной глыбой. Стоило им, однако, приступить к ней — земля дрогнула, камень скатился вниз, а в проходе, обрамлённый пещерным мраком, возник крылатый ангел в белоснежном хитоне.

«Не бойтесь меня, — объявил он, хотя крыльями качнул неуверенно, — ибо я пришёл сказать, что Иисус воскрес, и тут, в гробу, его нету. И уже не будет. Известите об этом народ и идите на гору. Где его и узреете!»

Так и вышло. На горе Христос объявился народу во плоти. И благословил его со словами: «Мне дана абсолютная власть на небе и на земле. И пусть об этом узнают все народы. И все народы пусть отныне следуют мне. А я пребуду с вами до скончания мира!»

Так опять и вышло: с тех пор Иисус и правит этим миром.

68. Христос отказался бы стать христианином…

Последнюю фразу Чиаурели сразу же отредактировал:

— Тем миром, — и кивнул на Мишель.

— И всё? — удивился Мао после паузы. — Больсе ницего?

— Не совсем, — растерялся Миша. — Христос обещал, что вернётся. Ещё раз!

— Все обесцают! — вспомнил Мао. — Мой папа тозе обесцал. Но потом забыл, цто обесцал. Он обесцал вернуться, цтобы проверить — послусался я его или не послусался. А Иисус зацем обесцал? — и хихикнул. — С какой целью?

Ответила Мишель:

— С другой, чем ваш папа. Иисус — когда вернётся — спустит на землю царство небесное.

— Вот этого я как раз не понимаю! — улыбался Мао, как если бы хорошо понимал. — Цто такое это царство?

— Я же сказал! — обиделся Миша. — Это мир, справедливость и изобилие! — и посмотрел на меня.

Мао тоже посмотрел на меня. И тоже обиженно. А потом пожаловался. Не понимаю, мол, почему это царство до сих пор именуют Небесным. Несмотря на то, что оно уже привилось к земле.

Вместо того, чтобы ответить, я повернулся к шахтёру.

Когда Миша начал рассказывать об Учителе, стрелки в польском паху лежали в широком разлёте пригвождённых рук. Теперь, через полчаса, сойдясь воедино, они предвосхитили иное — слияние в пространстве минут и часов. Как только — вслед за этим знаком — я почувствовал прибытие майора Паписмедова, на письменном столе треснули два звонка.

Орлов был краток и сух: все в сборе. Зато Валечка волновалась. Майор, мол, — «видать, тот самый», — уже заявился. Даже объявил фамилию. Странную. И, хотя сам выглядит странно, глаза очень знакомые.

Я постоял молча, а потом вернулся в кресло. Захотелось вдруг разговориться, но вместо этого я снова посмотрел на часы.

Мао перехватил мой взгляд и сказал, что я прав: часы остановились. После того, как он задал мне вопрос о царстве, прошло, мол, много минут, но стрелки не разлепились.

Я испугался. «Остановились?!» Разговорился, однако, я не с собой. С китайцем:

— Раньше, товарищ Мао, до изобретения часов, время пугало человека. Оно состояло не из минут и часов, как теперь, когда их можно копить или транжирить. Время было как сплошное облако, обвалявшее землю. Словно хлебные крошки — киевскую котлету. Которую вы невзлюбили, как и другие наши блюда… И люди на земле сидели и ждали — пока оно рассеется. Не блюдо, а время. Прошлое было тогда частью настоящего. Люди жили совместно с предками…

Миша с француженкой переглянулись. Вспомнили, видимо, что у меня полиартрит. А Мао пожаловался Ши Чжэ. По-китайски.

— Товарищ Мао, товарис Си Цзе перевёл вам, наверно, правильно, — произнёс я и выбрался из кресла. — Это я виноват: ответил не на тот вопрос. Но этот вопрос очень важен. Без него на ваш не ответишь.

Мао кивнул тыквой.

— Часы разбили облако на клочки — минуты и секунды. Но спокойней не стало. Сейчас все думают, что если что-нибудь случилось, — это случилось и прошло. Навсегда. Что сейчас уже другой клочок облака. И что прошлое не должно пугать. Но эта мысль пугает другим — что всё навсегда проходит. И всё всегда изменяется. И что положиться не на что…

Мишель беспокойно озиралась по сторонам. Силилась понять услышанное.

— Я вас понимаю, — сказал Мао. — Но проблему со временем хоросо ресили индусы: ницего не меняется, а конец всему наступит церез триста миллионов лет.