Какая же зима была!

Такая голая! Глухая.

И – ни единого намёка

на теплоту, неодинокость.

Опять была, –

не повториться, как бывало, не смогла.

И, как бывало, не нашла она у времени угла,

где б наконец спаслась от непреложной смены

времён. От непреложности измены.

Моим друзьям, не удалось и им

спастись – в отличие от предыдущих зим.

Один – в окно. Дерзнул упасть он

в небытие. (Индус из касты

так падает.) В паденьи веру

утратил, будто смерть – преддверье

в иную жизнь… Другой – аорту

себе рассёк. Она аккорду

тому билась не в такт, что гордо

зовут порядком в наши дни,

забыв, что грязному эскорту

сие занятье, жизнь, сродни…

Вот и напомнили они.

Какое лето было! В это лето

забылось даже – что такое это.

Мыслишки, – приставучие, как кнопки,

кололись больно в черепной коробке.

Ночами листья изумрудной кроны

пытали зренье чернотой вороньей,

и горизонт размылся, как граница

меж пустотой и тем, что в ней хранится.

О, что была за осень!

В эту осень

меня сомнений искусали осы.

Я перестала верить слову,

стала – звукам.

Лесным, морским, несогласованным

друг с другом.

Я разучилась разговаривать, –

шептала

одну молитву:

чтоб святого больше стало.

О, что за год случился, что за год!

Не удивительный, – наоборот.

Ни радости особой и ни краха:

привычный корм из мелких страхов.

Весна, – и та пришла в обычной маске:

пошлейшие, шумливейшие краски.

Как в уличной толпе, сплошной и длинной.

Как в оперении павлина.

И, как положено, осталось сделать так:

сказаться трупом, неспособным сжать кулак,

которому положено крушить витрину,

за коей – ложь одна… Ей жить, не сгинуть.

Пер. Нодар Джин