Печаль?

Скорей – прозрение несёт мне разделение.

А время… Люди лгут, что время лечит.

Скорей – калечит:

вышибает глаз копытом, –

нехваткой лжи, которая забыта,

избытком истины, которая груба…

И – в ужасе скорёжена губа.

Когда о нас я вспомню, – "всё же"

куда-то сразу исчезает.

А в горле бес стучит – похоже,

наружу просится. И истязает.

Скорей – мы вместе на блядей

похожи были: наше рвение

пустое править и парить – презрения

достойно.

Я и рада разделению.

Ты – тот, чья суть заполнена тобой –

не мог смириться с сутью голубой

окраски. Той, что всюду стелется,

не собирается, не делится.

Не мог ты разглядеть и почвы мёртвой под ногами –

и грязью потекла она, покрытая снегами.

И всё же, всё же – я молюсь, чтобы болей

тебе не ведать.

И чтобы страх не одолел

тебя, и – беды.

Хоть непорочность и моей душе чужда:

в мучениях спасается всегда.

Но если мне подходят те упрёки,

что я жестока и слова мои жестоки,

поскольку мщу, как мстят сентиментальные

и чокнутые рифмоплёты, – и так далее…

На это нечем отвечать помимо

того, что, хоть и уязвима

душа моя, мой мозг не даст забыть:

поэзия – не средство быть

глупицей, бормоча слова сусальные.

А что касается догадки, что душа,

хоть уязвима, но непостоянна,

как кувыркающийся мозг внутри Ивана

тряпичного, – догадка эта и гроша

не стоит. Нет: она, моя душа,

давно отяжелела, словно шар

внутри того порожнего болвана.

Глаза мои налились пустотой

от созерцания сплошных дождей, мертвящих

любые краски кроме серой, – той,

что облекла меня тоскою полой, вящей,

непреходящей, не переходящей

ни в боль, ни в горе, ни в печаль.

Лишь – в разделение.

И мне – не жаль…

Итак, я оставляю эту кучу

подлейших слов тебе, – подлейшее письмо,

как доказательство того, что мир – дерьмо,

и мы с тобой его не лучше.

Пер. Нодар Джин