– А если запасной полк опоздает? – спросил Тудор.

– Мертвые сраму не имут! – пожал плечами Вольга.

– Святослав старый так говорил, – вздохнул Тудор. – Когда ходил на греков. Но кто поведет малое войско?

– Я! – шагнул ближе Улеб.

– Я! – звонко выкрикнул молодой княжич.

– Коли я предложил, – спокойно сказал Вольга. – То мне сам бог велит.

– Добрый ты воевода, Вольга, а вот великие полки никогда не водил, – сказал Тудор. – И мест здешних не знаешь. Через лес к меловой горе конное войско не пройдет – бурелом, поэтому половцы и разбили там стан. Они воевать тож умеют. Но слова ты сказал правильные. Только сделаем так. Меньшее войско перекроет поганым брод и путь в Поле, а засадной конный полк спрячется на том же берегу, у болота – я его добре знаю, – Тудор взял у Вольги нож и очертил им кружок позади нарисованной Вольгой линии реки. – Придем мы после вас, когда сеча уже начнется. Сегодня ты показал, как пешие на конных наступают, но в этот раз вы будете отступать к болоту, заманивать. Пусть поганые думают, что бьют вас. Мертвые сраму не имут, а вот живым с ним жить… Чтобы никто потом не попрекнул старого Тудора, что он бросил своих в беде, и Бог на страшном суде не спросил строго, в передовой полк пойдут хоругви Белгорода во главе с Олегом. (Княжич зарделся.) Его отец велел мне беречь младшего своего сына, если с ним что – голову с меня снимет, но он пойдет с вами. Улеб с Вольгой поведут хоругви из Путивля и Новгорода-северского, а также Вщижа и Гомия. Мы будем позже. Всем сечи хватит! Сватов напоим и сами хватим сполна. Собирайте людей, бояре! Кто успеет, пусть исповедуется и помолится – чтоб Господь принял на небесах. Многие завтра там будут!..

Улеб и Вольга ехали шагом (чтобы пехота не отставала), нога к ноге. Разговаривали вполголоса. Большой черный жук внезапно ударил Улеба в блестящую пластину доспеха и упал на спину в конскую гриву. Недовольно загудел, перебирая в воздухе лапами. Улеб осторожно взял его двумя пальцами, рассмотрел. Подбросил в воздух. Жук расправил крылья и стремительно улетел прочь. Улеб проводил его улыбкой.

– Чему радуешься, князь? – спросил Вольга, тоже улыбаясь.

– Вечер добрый, – звонко ответил Улеб. – Тихо вокруг, ни ветерка, солнце садится, – князь кивнул в сторону красного диска, повисшего над зубчатой кромкой дальнего леса. – Жара спала. Подойдем к болоту, о котором говорил Тудор, соловьи защекочут. Они всегда над водой поют, им надо время от времени горлышко промочить. Не посмотрят, что войско большое рядом стоит. Такая крохотная птаха, а как громко щекочет! Я еще малый был, когда полюбил их слушать. Какие у нас в Гомии соловьи! Мать ругалась – спать не дают, а я любил. Сяду у открытого окна и слушаю, слушаю. Душа к небу возносится, кажется, сам бы вот сейчас расправил руки и полетел!

– Ты поэт, Улеб!

– Кто такой поэт?

– У нас так зовут тех, кто песни сочиняет.

– Это я могу, – согласился Улеб. – Не раз князям славу пел.

– За деньги?

– За деньги холопы поют. Дружинник – от сердца. Другой раз едем после сечи, сердце от радости трепещет, что жив остался, начинаешь в уме сочинять. Пока доедешь до города – слава готова! На пиру попросишь у князя дозволения, возьмешь гусли… Все уже знают, ждут. Я пою, они слушают, а потом ревут, как бугаи – нравится. Князь тебе чару с поклоном… Меня не раз просили слова записать – чтоб другие потом пели.

– Про поход Игоря напишешь?

– Про что писать? Как наши в полон попали?

– Бились-то насмерть! Я видел.

– Правда твоя, – согласился Улеб, – но славу поют, когда князь битву выиграет. Про срам как?

– А если попросят?

– Попросят – спою! – согласился Улеб. – Коли князь Игорь из Поля живой воротится, почему б не спеть? Только не славу – слово сочинять надо. О полках игоревых.

– Хотел бы я послушать, князь!

– Услышишь… И не зови меня князем! Просто Улеб. Мы с тобой в бою не раз кровь рядом лили, как братья стали. Нет ничего крепче такого братства.

– Люди могут сражаться рядом, а друг друга ненавидеть.

– Бывает, – согласился Улеб, – но ты другой. Ты не такой, как наши.

– Почему?

– Тебя любят вои и дружина, Ярославна жалует; ты, коли захотел бы, давно стал главным даже надо мной.

– Не хочу, Улеб!

– Отчего?

– Твоя сторона, твой народ. Нет у меня права быть здесь главным.

– Другие так не думают. Многие на твоем месте сами просили бы.

– Так то другие…

– За то тебя и люблю. Добрый ты человек, Вольга. И Кузьма… За друга голову сложите – и не подумаете! Как все кончится, поедем ко мне в Гомий?

– А тебе его отдадут?

– Ярославна на кресте клялась. Игорь обещал перед походом, перечить жене не станет. Да и как не отдать, когда я столько для Северской земли сделал?

– Так ты здесь за Гомий воевал?

– За Гомий тоже. Но не обещали б удел, все равно с погаными бился! Беда от них русской земле!

– До Гомия они не доходят.

– Здесь тоже русские живут, Вольга! Я не Давыд Смоленский, который ни в одном общем походе русских на половцев не участвовал, зато против своих не раз бился, столько русской крови пролил! Я всегда на помощь приду!

– Стрыя, обидчика своего, прогонишь?

– Умер стрый, – вздохнул Улеб. – Сорок дней уже справили. Сын его, Святополк, брат мой, теперь в Гомии княжит. Вот он, впереди! – Улеб показал на всадника, едущего спиной к ним в двух десятках шагов. – Сам хоругвь привел, хотя мог воеводу послать. Хочет перед князем Игорем выслужиться, чтоб Гомий ему оставил. Только не выйдет!

– Ты говорил с ним?

– Он же брат мне! Обнялись, меда выпили, говорили долго. Стрый нас из Гомия выгнал, а не сын его – Святополк тогда совсем малый был, вины на нем нету. Я ему сказал, чтобы он перебирался в свой удел, а мою отчину оставил мне. Его земли не меньше моих. Будем жить рядом, по-братски.

– Что он ответил?

– Сказал: как Князь Игорь решит, так и будет. А князь на моей стороне.

В это время ехавший рядом со Святополком всадник оглянулся. Лицо у него было морщинистое, злое.

– Это кто? – невольно спросил Вольга.

– Лисий Хвост, воевода стрыя, сейчас Святополку служит. Никто уже не помнит, как его по-настоящему зовут. Когда нас из Гомия гнали, больше всех кричал и распоряжался. Не дал матери даже шубы в мороз. Потрох сучий! Коли б не Святополк, зарубил его здесь же!

– Плюнь, Улеб! Давай лучше споем!

– Славу?

– Славу будем петь, когда поганых побьем. Про девок!

– Любишь ты их! – улыбнулся Улеб. – Ишь, Марфушу как быстро окрутил. И молодец! Добрая она баба! Можешь ее с собой в Гомий взять, коли нравится. Только рад буду. Она как вы с Кузьмой…

– Пошли девки да по воду… – вместо ответа затянул Вольга.

– Не нашли дороги к броду… – поддержал Улеб.

– И пришлось им заголиться, – грянули ближние вои, – чтобы зачерпнуть водицы…

Как и предупреждал Тудор, неожиданно подойти к половецкому стану не получилось. Едва рассвет открыл врагу изготовившееся на пойменном лугу русское войско, как туча стрел, выпущенных с противоположного берега, накрыла воев и дружинников. Затем еще и еще… Градом падая с потемневшего от них неба, стрелы застревали в деревянных щитах и древках копий; выискивали незакрытый кусочек тела и с хрустом разрывали жилы и мясо, пробивали броню и головы. Русские лучники, прячась за щитами, не могли отвечать – так густо сеяла в их ряды тихая смерть. Конные хоругви Олега, сразу потеряв до сотни лошадей и с десяток всадников, отступили от берега, освободив брод. И тут же черная лавина, разбрасывая копытами мелкий речной песок и взбивая воду ковром из мелких брызг, потекла через мелкий Сейм.

Запоздалый залп русских лучников только на короткий миг приостановил ее. Второй залп накрыл половцев, когда их передовые ряды уже с воем врезалась в русское войско. Удар плотно сбитой массы конницы был настолько силен, что вои и дружинники, топча своих раненных и мертвых, попятилась назад. Все быстрее и быстрее.