Изменить стиль страницы

Не правда ли, идея подобной машины сделала бы честь и современному фантасту?

Кстати о машинах, в частности, о машине времени. В сотнях литературоведческих книг и статей пальма первенства в «изобретении» машины времени отдается безраздельно Герберту Уэллсу. Не умаляя заслуг этого действительно крупного писателя-фантаста, все же припомним: роман «Машина времени» опубликован впервые в 1895 году. Однако более чем за полстолетия до этого появился роман Александра Вельтмана «Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский» (М., 1836. Т. 1, 2). Главный герой этого произведения путешествует в глубокую древность тта «гиппогрифе» — машине времени!

Продолжая мысль об «инженерной оснастке» в научно-фантастических произведениях прошлого столетия, отметим богатство вымысла, качество прогнозирования у наших соотечественников. Именно они, заглядывая в завтра, увидели в нем и централизованное снабжение городов горячей водой, и поселения на дне моря, и парашюты, и крылатые «воздушные дилижансы», и водолазное снаряжение, и бунт машин против их создателя — человека, и даже, увы, использование отравляющих боевых газов и всеразрушительных бомб наподобие термоядерных. Однако сама по себе вся эта «машинерия» не играла решающей роли в создании художественного образа будущего — в отличие, например, от фантастики западной. На первое место ставились проблемы социальные, все та же мечта о благоденствии всеобщем, всечеловеческом. Так, один из родоначальников НФ не только в русской, но и в мировой литературе, философ и энциклопедист Владимир Одоевский размышлял в «Психологических заметках»:

«При всяком происшествии будем спрашивать самих себя, на что оно может быть полезно, но в следующем порядке:

1-е, человечеству,

2-е, родине,

3-е, кругу друзей или семейству,

4-е, самим себе.

Начинать эту прогрессию наизворот есть источник всех зол, которые окружают человека с колыбели. Что только полезно самим нам, то, отражаясь о семейство, о родину, о человечество, непременно возвратится к самому человеку в виде бедствия».

Если составить достаточно полную антологию русской фантастики XIX века, то в ней, к удивлению многих, заблистают имена Льва Толстого и Достоевского, Гоголя и Гончарова, Некрасова и Короленко. Весьма заметно будет и присутствие деятелей революционного движения, подхвативших мечтания декабристов, — Н.Г. Чернышевского, М.Л. Михайлова (автора первой в мире научной утопии, обращенной в прошлое: «За пределами истории (За миллионы лет)», Н.А. Морозова, А.А. Богданова. Подобная антология в любой из западных литератур составилась бы из писателей лишь второго и даже по преимуществу третьего «эшелона»… И опять парадокс: до недавнего времени исторический приоритет в развитии жанра НФ безраздельно отдавался нашими литературоведами Западу. Лишь после выпуска издательством «Молодая гвардии» двух вышеназванных сборников «Взгляд сквозь столетия» и «Вечное солнце» появилась возможность (и необходимость!) воздать должное и нашим соотечественникам. Загадка разгадывается, как и в случае с замалчиванием «фантазий» Циолковского, просто, только на сей раз тексты не переиздавались порою более столетия. В то время как произведения того же Г. Уэллса переизданы в России, начиная с начала нашего века, около 500 раз (включая 9 собраний сочинений!), а критическая литература о его творчество приближается у нас к тысяче названий. Поневоле припоминается горестное сетование Николая Михайловича Карамзина: «Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужой славою: французские, английские авторы могут обойтись без нашей похвалы; но русским нужно по крайней мере внимание русских».

3

Знал ли скромный преподаватель арифметики и геометрии в начальном училище Боровска русскую фантастику? Безусловно. Еще юношей он целых три года провел, занимаясь самообразованием, в Москве, в Румянцевской и Чертковской библиотеках. Сюда, в книжные хранилища неукоснительно доставлялось по одному экземпляру всех изданий, выходящих в России. Так что будущему ученому и фантасту было из чего выбирать.

Именно в Боровске тридцатилетний Циолковский создает свое первое вполне законченное литературное произведение — фантастическую повесть «На Луне». Уже в ней в полной мере проявился его талант писателя, популяризатора, ученого. Вне всякого сомнения, автор понимал, сколь ответствен он не только перед публикой, но и перед великими предшественниками, писавшими художественные произведения о Луне. А писали о древней Селене за минувшие два тысячелетия и Лукиан, и Фрэнсис Годвин, и Сирано де Бержерак, и Иоганн Кеплер, и Эдгар По, и Жюль Верн — всего около ста произведений! Видимо, под влиянием некоторых из этих сочинений в царствование Людовика XIV вознамерились было соорудить зрительную трубу длиною 100 тысяч футов (около 30 километров!), дабы лицезреть лунную живность…

Луну населяли самыми разнообразными монстрами — ползающими, прыгающими, летающими. Расхаживали там толпами и подобия земных жителей. Эта традиция была еще заметна и в начале XX века. Даже такой серьезный популяризатор науки как Камилл Фламмарион писал в своей нашумевшей «Популярной астрономии» (1880 г.) следующее:

«Кто, опираясь на различие, существующее между Землей и Луной, отрицает возможность всякого рода лунной жизни, тот рассуждает не как философ, а (да простят мне это выражение) как рыба… Всякая мыслящая рыба, естественно, убеждена, что вода представляет собой единственный годный для жизни элемент и что вне воды нет живых существ.

В свою очередь, лунный житель захлебнулся бы, будучи опущен в нашу густую и тяжелую атмосферу… Утверждать, что Луна — мертвое светило только потому, что она не похожа на Землю, мог бы только ограниченный ум, воображающий, что он все знает, и осмеливающийся претендовать на то, что наука сказала свое последнее слово».

Константин Эдуардович «осмелился претендовать», объявив Луну безжизненным мертвым небесным толом. Созданная им картина мало в чем противоречит современным научным представлениям. Показательно, что некоторые его догадки и предположения подтвердились только в нашем веке — к примеру, характер нагревания и охлаждения лунной поверхности.

Герой Лукиана попадает на Луну, привязав к рукам крылья орла, «Некий Ганс Пфалль» Эдгара По — на воздушном шаре. Герои повести «На Луне» очутились там во сне. И то, и другое, и третье — выдумка, фантазия. До сих пор остается загадкой, почему Циолковский не предпочел ракету. Ведь четырьмя годами раньше в монографии «Свободное пространство» (1883 г.) он впервые сформулировал принцип реактивного движения для свободного пространства:

«Положим, что дана бочка, наполненная сильно сжатым газом. Если отвернуть один из ее тончайших кранов, то газ непрерывной струей устремляется из бочки, причем упругость газа, отталкивающая его частицы в пространство, будет также непрерывно отталкивать и бочку.

Результатом этого будет непрерывное изменение движения бочки… Посредством достаточного количества кранов (шести) можно так управлять выхождением газа, что движение бочки или полого шара будет совершенно зависеть от желания управляющего кранами, то есть бочка может описать какую угодно кривую и по какому угодно закону скоростей…

Изменение движения бочки возможно только до тех пор, пока не вышел из нее весь газ.

…Вообще равномерное движение по кривой или прямолинейное неравномерное движение сопряжено в свободном пространстве с непрерывною потерею вещества (опоры)».

Созерцая на экране телевизора луноход, неторопливо катящийся по каменистой пепельной поверхности, большинство из нас вряд ли подозревают, что «выкатился» он из монографии столетней давности, близкой к научно-фантастическому сочинению.

Для своего времени повесть «На Луне» была явлением первостатейным. Не зря ее опубликовал в своем журнале «Вокруг света» (а затем и отдельным изданием) Иван Дмитриевич Сытин, которого по праву можно назвать «просветителем всея Руси». Так рядом с именами Редьярда Киплинга, Виктора Гюго, Эдгара По, Джека Лондона, Жюля Верна впервые встало имя Циолковского, дотоле безвестного преподавателя в уездном училище Калуги (сюда он переехал из Боровска в 1892 году).