За несколько недель до этого лулианичам бросилась в глаза резко возросшая, несвойственная нормальному деловому ритму суета. Даже почти не покидавший рабочий кабинет Моти обратил внимание на чрезмерное возбуждение а-ритмов, сотрясающих «Лулианию».
Тимми большую часть рабочего дня снова проводил в главном корпусе старой «Лулиании».
С прытью необычайной он сновал из кабинета Мезимотеса в кабинет Арпадофеля — и обратно. А то слонялся по коридору, сжимая фелиофон с напоминавшей флюгер антенной, поглядывал на пёстрый экранчик, чересчур возбуждённо поигрывал кнопочками, настороженно озираясь. Остатки ветеранского корпуса, немногочисленные рядовые лулианичи по привычке наивно полагали, что Пительман в рабочее время «гуляет» по всевозможным игровым и игривым сайтам Интернета. К этому они относились с пониманием. К нему то и дело подходили странные экстравагантные личности, прикид которых более подходил фанатеющим от силонокулл-пассажей подросткам перед поступлением в гимназию Галили, членам спортивных секций восточных единоборств из клуба «Далетарий», нежели людям солидного возраста и положения, или, как их пытался представить Тим, столичным или закордонным вершителям дум.
По коридору деловито сновали шомроши Арпадофеля, с грохотом толкая на тележках аппаратуру, вроде той, которой в своё время был оборудован в небольшом проходном холле его кабинет, а затем и Центральный фанфароторий. Рядовых лулианичей-ветеранов изрядно позабавило то, с какой помпой был вынесен из здания «Лулиании» символ унитазификации эстетики — золотое кресло Арпадофеля. Об этой громкой эпопее долго гуляли по Эрании рассказы, обрастая всё новыми и новыми анекдотическими подробностями. Глядя на эту свистопляску, Моти счёл за лучшее как можно реже покидать кабинет с новеньким компьютером на третьем этаже.
Однажды перед самым концом рабочего дня ему передали, что адон Арпадофель вызывает его к себе. Моти был неприятно поражён. Ведь Куби-блинок (появление которого в «Лулиании» знаменовало жутковатые перемены) словно бы не замечал вернувшегося из отпуска Моти Блоха, реагировал на него, как на тумбочку, из которой давным-давно вынули последние денежки… И вдруг этот странный и неожиданный вызов, причём переданный через одного из ветеранов среднего звена.
Моти, не оглядываясь, поблагодарил заглянувшего к нему в комнату и передавшего приглашение обладателя смутно знакомого голоса, неспешно выключил компьютер, встал с места и, уже выходя за дверь, вдруг подумал: «А кто же это был тот, что мне сказал? И был — или не был, или мне почудилось?» Всю дорогу до кабинета Главного фанфаролога он мучительно размышлял: было приглашение — или ему приснилось? Но шёл туда, как в тумане, словно сквозь туман был протянут крепкий канат, который тянул его туда неотвратимо.
Стараясь держаться по мере возможности с вежливым достоинством, Моти вошёл в кабинет Арпадофеля. Его сразу же поразило полное отсутствие в кабинете привычной шикарной обстановки: только стол, старое, облезлое кожаное кресло да чёрный обшарпаный шкаф в углу — и более ничего. В уголке стола стопка бумаг, на ней авторучка, а между этой стопкой и сидящим за столом — обычный чёрный телефон старой модели, не с кнопочками, а с вращающимся диском (точно такой же аппарат Моти помнит у них дома, когда был мальчишкой). За столом сидел… Тим Пительман, бывший армейский приятель, а теперь — друг сыновей, а ему и Рути совсем не друг.
Моти снова неприятно поразило выражение лица Пительмана: тот улыбался сладчайшей из своих улыбочек ему, Моти Блоху, которого он так ловко третировал, с помощью боссов выжал, как лимон. Боссы фактически отстранили его от работ над угишотрией — после того, как Моти выложил на стол свой важный козырь: работающую программу саморазвития и саморазрастания компьютера. Где он теперь, его старый друг компьютер, на котором он создал эту фантасмагорию?..
Пительман деловито заговорил голосом, напоминавшим интонации диктора телевидения — в них сухая официальность сочеталась с душевностью: «Итак, адон Мордехай, мы с вами прекрасно поработали вместе, достигнув небывалого успеха. Невозможно переоценить работу, которую вы проделали для «Лулиании»! За это руководс тво наградило вас большой премией и годичным внеочередным отпуском. А ныне принято решение наградить вас и вашу семью бесплатными билетами на первый Большой музыкальный Турнир. Это мероприятие, совмещённое с открытием новой «Цедефошрии», организовано ириёй Эрании и спонсируется Международным Силонокулл-Советом».
«Как ты, наверняка, знаешь, — неожиданно перешёл Тим на неофициальный тон, — президентом МСС является мистер Бизон Хэрпанс. На Турнир он посылает своего помощника и полномочного представителя мистера Кулло Здонерса. Ты, конечно же, в курсе, что Кулло — знаменитый учёный-археолог, изучающий культуру древних мирмеев, народа, жившего на этой земле с незапамятных времён. С ним вместе прибывает и известный музыковед мистер Клим Мазикин. Освещать наш Турнир будет концерн Mushkhat-info, не исключено, прибудет сам синьор Мушхатти. Ну, конечно, наша гордость, Офелия Тишкер! Ощущаешь уровень представительности? А какая это честь для Арцены, для Эрании! Надеюсь, ты понимаешь?.. Вот, держи билет на всю семью…» — с этими словами Тимми своей пухлой ручищей протянул Моти, потерявшему от изумления дар речи, пёструю, блестящую картонку размером с половинку стандартного листа.
Моти повертел картонку в руках, развернул её. Первое, что он увидел на развороте, — это затейливый рисунок чрезвычайно пёстрой ракушки, распахивающей откровенно манящее устье, из него выползали и вились по спирали строки, на которых были написаны имена и его, и Рути, и трёх его детей. Наконец, он рассеянно, как бы сам себе, пробормотал: «А что, в новую «Цедефошрию» пускают всех — и детей младше 14 лет?..» — «Мотеле, это семейный билет. К тому же… э-э-э… разве у тебя есть ребёнок младше 14?» — «Да нет, моей младшей скоро 16… Просто я по привычке считаю её маленькой. Она и вправду отнюдь не гигантского роста, но для девочки это не беда!» — чуть слышно пробормотал Моти. — «Мы выдаём лулианичам бесплатные семейные билеты и настоятельно просим (во избежание в дальнейшем неприятностей!) придти в «Цедефошрию» на Турнир всей семьёй, то есть, всем указанным в билете. Тебе, Моти, я, как родному, хочу сказать: руководству очень непросто обеспечить бесплатными билетами всех-всех-всех сотрудников и членов их семей».
Услышав «как родному», Моти изумлённо вскинул брови, но тут же спохватился и с трудом натянул на лицо серьёзное и заинтересованное выражение. Тим продолжал тем же ласковым тоном: «Стало быть, любой, гордящийся своей принадлежностью к престижной фирме, не может подвести её, нанести даже малейший ущерб её чести, проигнорировав Турнир, или позволив подобное кому-то из членов семьи. Дело чести, ты понимаешь, Моти?» Моти слушал Тимми и вдруг с оторопью осознал то, от чего долго не мог придти в себя: «голос, голос Мезимотеса, облик, облик — Пительмана»!
Ну, и на том спасибо, что обошлось без зловеще сверкающих очередей левого глаза Арпадофеля, переливающегося от гнойно-жёлтого до зеленоватого, в сочетании с неподвижным стеклянным сверлом правого глаза.
Моти стоял и глядел то на билет, то на Пительмана и не мог произнести ни слова.
Он полагал, что сыновья-дубоны будут стоять на вахте возле сцены, а Ширли, конечно же, захочет сидеть с Доронами, или с подругами из ульпены. И он понимал своих детей.
Как бы услышав его мысли, Тим с улыбочкой мягко проговорил: «Да, твои мальчики — на важном посту. Не волнуйся, они будут к вам с Рути подходить. А вот твоя дочь…
Я надеюсь, ты меня понимаешь. Позаботься, чтобы нам не пришлось позаботиться об этом. Воспитанием детей надо было, конечно, заниматься раньше. Она же у тебя несовершеннолетняя, и ты за неё отвечаешь. Ты меня понял?» Тим продолжал что-то ласково журчать, но Моти уже не слушал, его охватил знобящий страх. От всего облика Пительмана, от его мягкого тенорка, от ласковой, сладчайшей улыбочки веяло пронизывающей жутью. Чтобы не смотреть на Тима, важно развалившегося в стареньком кресле, Моти сосредоточенно разглядывал билет.