— Но они должны идти, — говорил Танамил. — Они все связаны друг с другом, и я не могу оставить их здесь навсегда.

— В таком случае, — сказала Робин, — я тоже должна идти.

— Но ты никогда себя не связывала, — сказал Танамил. — Зачем же ты пойдешь?

— Пойду, и все, — сказала Робин. — Я еще давным давно пообещала маме…

— Если бы твоя мама знала, о чем я прошу, — быстро сказал Танамил, — она велела бы тебе сделать, как я говорю.

Мне это показалось нечестным приемом. Танамил никак не мог знать, что сказала бы мама. Но Робин вечно повторяет, что мама хотела бы того, или что ей не понравилось бы то, и я уверена, что Танамил знал об этой привычке Робин. Робин заплакала.

— Я прошу лишь одного: чтобы ты осталась со мной, — сказал Танамил.

Ну ничего себе скромная просьба! Он еще будет запугивать Робин! Я совсем уже собралась сесть и сказать Танамилу пару ласковых, но вместо этого уснула.

Я проснулась оттого, что Робин закричала:

— Я сказала — нет!

— Но почему? — крикнул в ответ Танамил. — Почему, почему, почему?!

— Потому, что ты тот, кто ты есть, — сказала Робин. Она опять плакала — или так и продолжала плакать еще с того момента. — Это будет неправильно.

Мне захотелось дать ей пинка. Она же все равно что напрямую сказала Танамилу, что мы не варвары!

— Что ты имеешь в виду под этим «неправильно»? — нетерпеливо спросил Танамил. — Чем мы друг от друга отличаемся?

— Ну, для начала, возрастом, — сказала Робин.

— Глупая отговорка! — заявил Танамил. В голосе у него звучало негодование, в точности как иногда у Хэрна. Но я обрадовалась, потому что поняла, что Робин пытается исправить свою ошибку.

— Нет ли у тебя каких-нибудь отговорок поумнее? — спросил Танамил.

— Это не отговорки, а причины, — холодно отозвалась Робин.

— Я был несправедлив. Прошу прощения, — сказал Танамил.

Я подумала, что Робин, несмотря на свои ошибки, управляется с ним куда лучше, чем это получилось бы у меня. Наверное, с этой мыслью я уснула опять. Когда я проснулась в следующий раз, Робин дошла до самого худшего.

— Я не понимаю, откуда ты можешь это знать! — еле слышно проблеяла она.

— Знаю, и все, — сказал Танамил. — Ты рискуешь сильнее всех — после Гулла. Я говорю это не просто для того, чтобы убедить тебя…

— А для чего же ты еще это говоришь? — перебила его Робин.

— Ну, уела, — согласился Танамил. — Робин, я не могу заглядывать далеко в будущее, но то, что я вижу, мне не нравится. Останься здесь и позволь остальным уйти. Они унаследовали его упорство. А ты — нет.

Эта его реплика дала Робин моральное преимущество. И Робин не замедлила им воспользоваться.

— А что ты обо мне подумаешь, если я отступлю только потому, что уродилась слабой? — спросила она.

Должно быть, этим она и поставила точку. Когда я проснулась снова, Танамила в комнате не было, а Робин спала рядом со мной. На этот раз меня разбудил Утенок. Он наклонился надо мной; с одной стороны он казался розоватым из-за отсветов пламени в очаге, а с другой стороны его усеивало кружево лунного света, отражавшегося от реки.

— Танакви, — прошептал он, — я кое-что вспомнил. Помнишь ту лодку, в которой было полно народу? Танамил еще сказал, что там варвары.

— Помню, — отозвалась я. Меня вдруг охватил приступ недоверия к Танамилу. Он забрал у нас Гулла, а теперь пытался забрать еще и Робин. Что это мы, свихнулись, что ли, что согласились остановиться у него? Я поняла, что он наверняка наложил на нас какое-то заклятие, и перепугалась, как полная дура.

— А что такое с этой лодкой? — спросила я. — Это же были не варвары, а наши люди, разве не так?

— Нет, — все так же, шепотом сказал Утенок. — Тут такая странная штука — это взаправду были варвары. У них были такие же волосы, как у нас, и коричневые лица — как у него, — и странная одежда, и железные шапки. Почему же он назвал их варварами?

Тут оказалось, что Хэрн, спавший у другого края очага, тоже сидит.

— А ты точно уверен? — шепотом спросил он.

— Совершенно точно. Я их видел, — сказал Утенок.

Мы дружно уставились на маленькую бледную фигурку Гулла, стоящую у очага.

— Значит, он с самого начала знал, кто мы такие, — сказал Хэрн. — Мы…

Тут снаружи послышалось журчание, а потом всплеск. Тростник, росший напротив входа, закачался, и лунный свет обрисовал силуэт Танамила, бредущего по воде. Мы нырнули под одеяла и затихли, так что он не узнал, что мы просыпались. И мы позасыпали обратно. Ни Утенок, ни Хэрн не помнят ничего, что было после того, как мы накрылись одеялами.

На следующее утро Танамил куда-то делся. Укрытие было именно таким, каким оно мне запомнилось с первого взгляда: хижина из старого дерева и красной земли, прилепившаяся к подножию утеса. Единственная дверь выходила на поросший травой уступ между двумя реками. Утро было холодное. Огонь погас, и одеяла куда-то подевались. Во всяком случае, когда я перед уходом заглянула в хижину, там их тоже не оказалось. Мы повскакивали и, дрожа, побежали на солнышко.

Всех опередила Робин, державшая фигурку Гулла.

— Я это понимаю так, что он хочет, чтобы мы ушли, — сурово сказала Робин. — Хотя он мог бы и попрощаться с нами.

— А мог бы и дать позавтракать, — сказал Утенок.

— У нас есть еда в лодке, — сказал Хэрн. — Пошли туда.

Лодка оказалась там, где мы ее оставили. Она покачивалась на воде в крохотной зеленой пещерке среди тростника. Еда и наши Бессмертные были на месте.

— Аж на душе полегчало, — сказал Хэрн. — Ладно, забирайтесь. Поедим по дороге.

— А с чего такая спешка? — спросила я.

— И чего ты раскомандовался? — спросил Утенок.

— Я — глава семьи! — завизжал Хэрн, развернувшись к Утенку. — Изволь слушаться!

Мы с Утенком повернулись к Робин. Робин посмотрела на глиняную фигурку Гулла и пожала плечами.

— Похоже, это правда, — сказала она.

— Тогда ему стоило бы сказать то же самое, но повежливее, — сказал Утенок. И мы с ним сердито посмотрели на Хэрна.

— Я не могу быть вежливым, пока не позавтракаю, — огрызнулся Хэрн. — Меня это бесит. Мы ничего не ели с тех самых пор, как высадились здесь — не считая иллюзий. Ведь правда же, Робин?

— Не знаю, мне так не кажется, — сказала Робин, забираясь в лодку. — Но откуда мне знать?

Мы прошли через заросли тростника, отталкиваясь шестом, вышли к месту слияния двух рек, и ленивый красноватый поток понес нас между двух рядов деревьев, некогда отмечавших берега. Хлеб жутко зачерствел. Капуста завонялась. Мы пожевали морковки, затвердевшего сыра и сушеных фруктов. Утенок настолько проголодался, что сьел луковицу. Из глаз у него тут же хлынули слезы. Мы были продрогшие, раздраженные и как-то мрачно испуганные. Мы знали, что возвращаемся обратно в реальную жизнь, и нам хотелось узнать — почему Танамил задержал нас, и почему теперь отпустил?

— Ты сказал, что мы ели иллюзию, — сказала я Хэрну, когда мы закончили завтракать. — Но ты же не веришь в волшебство.

— Я верю в то, на что я могу посмотреть, — отозвался Хэрн. — Я видел, что произошло с Гуллом. Я ведь чуть не разрушил тогда это заклятие. И жаль, что не разрушил! А та еда была слишком хорошей для настоящей. Мне не хочется верить, что она была ненастоящая, но, боюсь, придется таки это признать. Это… неприятно.

— Ну, не повезло, — вежливо сказал Утенок.

Хэрн пребывал в таком унынии, что даже не врезал Утенку. Он сказал:

— Меня раздражает, что у меня в голове все перемешалось. Я ничего не могу вспомнить толком.

Тут я и поняла, что у Хэрна те же самые проблемы, что и у меня.

— Свихнуться же можно! — воскликнул Хэрн. — Робин, что это такое с нами было?

— А мне откуда знать? — спросила Робин. Она была мрачнее всех.

Мы поставили парус. В его складках обнаружились червяки, жуки и уховертки, а под мачтой обосновались древесные вши и какие-то многоножки. Завидев их, Хэрн нахмурился. И так же хмуро он смотрел и на деревья, пока мы медленно плыли между ними, время от времени меняя галс, когда менялся ветер. Мы не выбирались за них, хотя за деревьями и тянулись широкие полосы воды. Мы же не знали, какая там глубина. Вокруг не было ни души — только деревья среди водной глади.